Погонщик имел независимый вид – изображал, что они с верблюдом не знакомы. Замёрзшая слеза текла из верблюжьего глаза длинной сосулькой. Горбы свисали со спины, как тяжелые мохнатые крылья, а на снегу дорожкой лежали идеально круглые коричневые шарики, похожие на крохотные пушечные ядра. Те самые «пули из говна», в существование которых никто не верит…
– Не была я в Париже, Маруся, – врёт Виктория. – Пойду-ка я погуляю, не теряйте. Интернет поищу.
– Я с тобой! – вскакивает Маруся.
– Интересно, – возмущается бабушка. – А я что, в этом СССР одна останусь? Давайте уж все вместе, что ли.
Через пятнадцать минут они уже стояли на трамвайной остановке «Порт д’Орлеан». Пятнадцать минут назад Виктория и не подозревала о том, что в Париже, оказывается, есть трамваи. То есть, разумеется, как всякий околокультурный человек, она знала о том, что трамваи в Париже появились ещё в середине девятнадцатого века – но те старинные трамваи походили на резные буфеты на колесах, и не имели ничего общего с худенькими бело-зелеными вагонами, в один из которых они и вошли.
Остановки здесь объявляли сразу два голоса – мужской и женский. Вначале мужчина как будто спрашивал: "Монсури"? После чего женщина мягко подтверждала: "Монсури!»
– Мы не в ту сторону едем, – сообщила Маруся. – Если в центр, так надо было в метро садиться, а станция – рядом с нашим домом.
Раньше она об этом, конечно же, сказать не могла.
Вышли из трамвая, вернулись. Всего-то полтора дня на Париж, а они тратят бесценные часы в трамваях!
В метро доехали до вокзала Монпарнас, посмотрели сверху вниз на чёрную башню и разругались насмерть все трое.
Мама Наташа считала, что им надо срочно идти в Лувр, потому что уехать, совсем не прикультурившись, вроде как неприлично.
Виктория объясняла, что Лувр, скорее всего, уже закрыт, а ей нужно обязательно проверить почту – вон в том кафе, судя по нашлёпке на входной двери, есть вай-фай.
Маруся молчала, слушая маму с бабушкой, а потом вдруг взорвалась так бурно, что проходящий мимо смуглый юноша невольно сунул руку в карман, где, возможно, хранился пистолет или ещё какой-нибудь предмет, полезный для жизни в городских джунглях.
– Ну что вы за люди такие, обе! – вопила Маруся. – Даже здесь не можете взять себя в руки, даже Париж умудрились испортить!
Ругаться с близкими – занятие не менее бессмысленное, чем писать истории про львов. Сколько ни кричи, ни доказывай свою правоту – у близкого человека давно есть сложившаяся картинка, где представлен ты сам, и твои особенности. Хоть голос сорви, картинка всё равно не изменится.
Мама Наташа и Маруся давно всерьёз не общались и не взаимодействовали. Маруся была естественным продолжением Виктории, а маму Наташу в последние годы интересовали только те родственники, которые жили далеко и испытывали какие-то неимоверные трудности. Вот для них мама Наташа готова была свернуть горы, повернуть реки и достать с неба все звёзды (даже те, которые кому-нибудь нужны). Ближние, хорошо знакомые и засмотренные родственники маму интересовали только в том случае, если у них вдруг проявлялись неожиданные способности – кто бы мог подумать, что тихая скучная внучка умеет так голосить! Мама Наташа смотрела на Марусю восторженными глазами, и Виктория поёжилась от внутреннего толчка зависти. Ей бы тоже хотелось вызвать у мамы восторг – но что для этого нужно сделать? Пырнуть ножом прохожего? Но у неё нет с собой ножа. Ограбить банкомат? Виктория не умеет – она словесный человек, ей даже телефон удалось приручить с десятой, кажется, попытки.
Короткая, но бурная вспышка Марусиного гнева пришлась очень кстати – все они вдруг успокоились, как будто вдохнули чистого воздуха после грозы.
В цветочных витринах здесь выставлены сдержанные цикламены, холодные георгины, гортензии и хризантемы. Иногда так хочется цветов – просто чтобы были. Над чёрной башней Монпарнас летит быстрое небо. Засохшие прошлогодние листья казались маме Наташе похожими на круассаны, а Марусе – на сигаретные фильтры.
Виктория всё-таки настояла на том, чтобы зайти в кафе – проверила почтовый ящик в телефоне, пока мама с Марусей пили кофе из маленьких чашечек. В ящике валялось единственное непрочитанное письмо – от студентки Алисы. Алиса написала статью к Дню матери, но в газету текст не взяли, и Алиса не понимала – почему? Самой Виктории даже в голову не пришло бы не то что писать статью про День матери, но и как-то всерьез относиться к этому празднику. Впрочем, она вообще никаких праздников не любила: идеал литреда – сплошные трудовые будни без зазоров и просветов. Просыпаешься утром – и с разбегу ныряешь в тексты, вылавливаешь ошибки, как рыбок в ясной воде… Красота!
Виктория так сживалась со своей работой, что мучительно переносила пять дней молчания, неизбежно следовавшие за подписью номера в печать. То ли в утешение себе, то ли просто потому, что глаза и мысли не успевали перестроиться в режим отдыха, она находила ошибки даже там, где их не было. «Один непринятый вызов» на дисплее телефона превращался в «Один неприятный вызов» (что, как правило, полностью соответствовало действительности – ей редко звонили приятные люди). Невинные «сосиски в тесте» становились вдруг загадочными «сосисками в тексте». Пять свободных дней напоминали собой пустые пакеты – Виктории нужно было запихнуть в каждый побольше дел, и чтобы они лежали там как можно плотнее. А потом – слава Богу – падали первые капли освежающего дождя после засухи. Модный обозреватель воспевала очередную коллаборацию. Директриса турагентства присылала заметку о Венеции – и «каналах с гандолами». Начавшие ржаветь маховики снова принимались за дело, электронный пинг-понг набирал обороты… Как хорошо, что сейчас эти пустые пять дней выпали на Париж!
Можно не проверять почту – ещё несколько дней там будет пусто, сколько ни жми на папку «Входящие».
Когда добрались до Лувра, полностью стемнело – фиолетовые тучи неслись по небу быстро, как будто куда-то опаздывали. Древние египтяне изображали небо в виде льва, ежедневно пожирающего солнце, как крокодил у Чуковского – так им было проще осознать непрерывность времени. В геральдике лев олицетворяет восходящее солнце – львиная морда с золотой гривой похожа на яростное светило, способное превратить врага в горстку пепла.
Подошли к Лувру со стороны Львиных ворот – и Маруся, давно остывшая после своей истерики, обрадовалась:
– Лёвики, мама! Для тебя специально.
Лувр был, разумеется, закрыт. Он по вторникам не работает.
8
Хочешь любоваться Парижем – научись освобождать его от чужих слов, снимать слой за слоем прилипшие эпитеты, отдирать комплименты, затыкая уши, чтобы не слышать фраз с истекшим сроком годности. Умей видеть за фасадами, отполированными миллионом взглядов, неведомые миру трещины. Львиные морды на чужих дверях крепко держат в зубах кольца – стучите, и вам, возможно, откроют: впрочем, надёжнее знать номер домофона.
Виктория, мама Наташа и Маруся идут по улице без всякой цели. У них нет ни путеводителя, ни карты, да и длинных русских слов – таких, чтобы хватило на игру – не предвидится. Три поколения, три возраста, три самых родных – и самых чужих друг другу женщины. Старшее поколение – Маруся. Жарко ей, наверное, в теплых колготках. И шапку можно было полегче взять.
