Он выглядел странно – был до ушей закутан в медвежью шкуру, а на голове у него почему-то были рога… Лишь когда самолет остановился прямо возле него, я понял, что никакой это не Карманников.
Передо мной стоял большой толстый черт.
Только это была уже не одна из этих косоглазых красоток с поддельным мужским началом, а нормальный русский черт с иконы – заросший шерстью, с рогами. Вдобавок он был еще и бородат как поп, причем борода его, закрывающая все лицо, смешивалась с телесной шерстью таким образом, что между ними исчезали всякие границы. На руках и ногах его были большие когти.
Он походил на тех двух чертей, из которых были сделаны круглые ворота в подвале – но по сравнению с ними казался сплющенным в шар. Впрочем, возможно, что тела этих существ обладали гуттаперчивостью и могли растягиваться в длину.
– Спасибо, Маркиан Степанович, – произнес черт. – Экспонат создан. Ваш полет увидит вся вечность!
Он говорил… рогами. Да, на его рогах зажигались разноцветные блики – и становились словами, возникавшими в моем мозгу. Иные из этих слов были мне прежде незнакомы – вот как слово «экспонат» – но я понимал примерный смысл: нечто, специально выставленное на обозрение. Видимо, светящиеся рога действовали на человеческий мозг так же, как ушные затычки зеленых рептилий.
Вообще, черт этот произвел бы на меня самое устрашающее впечатление, если бы не его рога. Они буквально излучали приветливость и доброту, причем такого напора, что это даже становилось неприличным, поскольку отдавало в самом низу живота самым бесстыдным и откровенным образом.
Попробуйте только это представить, Елизавета Петровна – слова, которые я слышал, как бы поглаживали меня в известном месте. Но при этом, что самое возмутительное, мне казалось, будто произносит их низкий мужской баритон.
– Кто вы, сударь? – спросил я, нахмурившись. – Вы бородач?
– Можно сказать и так, – ответил черт. – Наше самоназвание невыразимо на вашем языке. Поэтому мы не возражаем против подобной клички.
За время этой фразы мне пришлось сжать ноги и подтянуть колени к подбородку, потому что физическое воздействие на приватные части моего тела сделалось решительно нестерпимым – особенно же смущало меня именно то удовольствие, которое оно доставляло своей несомненной умелостью.
Чтобы прервать это непотребство, я вылез из кабины на землю – и сказал:
– Не могли бы вы перестать гладить меня в известном месте?
– Как скажете, – ответил черт. – Мы обычно начинаем общение с выражения максимальной привязанности, как это принято в нашей собственной среде. Половое возбуждение мобилизует во всех существах их лучшие коммуникативные свойства. Но в разных культурах к этому бывает разное отношение, и если ваша локальная парадигма находится под влиянием церковных запретов и табу, мы можем перейти на более формальный уровень общения.
Несколько ярких розовых бликов на его рогах погасли.
Я испытал большое нравственное облегчение, когда он перестал наконец теребить меня за органы. Если бы так себя вел обычный бородатый мужчина без рогов, дело кончилось бы пощечиной и дуэлью.
– Что это за экспонат вы делали? – спросил я.
– Для музейной коллекции.
– Какой коллекции?
– Видите ли, – ответил черт, – у нас, как и у вас, есть свои музеи. Самый главный называется «Музей Гипотетических Опасностей, Отведенных Судьбой». В нем представлены примеры тех ужасов и бедствий, что могли бы погубить наш народ, не окажись судьба к нам благосклонна. Большинству моих соплеменников кажется, что собранные в нем выдумки нелепы. Вот кто, например, сегодня поверит, что нашему великому народу могли угрожать какие-то клонированные вагиноиды?
– Но ваша раса была выкинута из настоящего, – сказал я. – Вас долгое время просто не было. Как вы это объясняете своим соотечественникам?
– О, у нас сложнейшая метафизика этого вопроса. Такое ведь с нами случается регулярно. Мы называем это дыханием судьбы. Бытие перемежается с небытием. Никто не знает почему. Даже Всевидящий Глаз не знает – он только это видит. Таков путь Вселенной. Чтобы понимать Вселенную лучше и видеть ее скрытые потенции, мы и устраиваем в ней эти Музеи. Один из них теперь будет в вашем поместье.
– Где именно? – спросил я.
– Правильнее сказать, само ваше поместье – часть этого музея, – ответил черт. – А экспонаты в нем – подвал с воротами времени, ангар с самолетом и окружающий его хампусс в натуральную величину.
– Хампусс? Вы про этот черный плетень? А что это?
– Подобным образом могла бы выглядеть база высадки, с которой гипотетические зеленые пиздогадины попытались бы вести свои психические атаки с целью завоевания Вселенной. Разумеется, это просто предположение.
– Это весь музей?
– Нет. Еще в нем будет стоять монумент гипотетическим героям – тем бородачам, что могли бы погибнуть, спасая нашу расу. Но создание его займет время. И еще в музее будет выставлено чучело самой главной гипотетической пиздогадины, которая могла бы попытаться нас всех погубить. Там же будет размещена и композиция «Последний Звонок», изображающая воображаемый момент применения корректора истории, с помощью которого мы попытались бы извлечь себя из небытия – и тут будете запечатлены для вечности ваши товарищи и вы. Запись вашего полета будет украшением нашей коллекции. В музее будет храниться даже марка из реального мира, изображающая самолет, прототипом которого мог бы стать ваш аэроплан…
Черт махнул лапой, и я увидел перед собой увеличенную почтовую марку с непонятными словами «Почта СССР», где был изображен аэроплан, отдаленно похожий на тот, из которого я только что вылез. Но с большой закопченной трубой. Рисунок был неточным и грубым.
– В музее будет много других памятных экспонатов, – продолжал черт, когда марка исчезла, – в том числе, как у вас говорят, эмоджи. Некоторые из них весьма провокативны, например вот такое…
На рогах черта зажглись две тонкие зеленые полоски.
Я ничего не увидел, но мне вдруг вспомнился маршал А и устроенная им экзекуция. И я с удивлением понял, что мне… до слез жалко этих нелепых рептилий с их смешными красными гульфиками – потому что какая-то частичка великой космической правды, пусть маленькая и странная, но все равно невыразимо трогательная, ушла навсегда вместе с ними. Чтобы не заплакать, я несколько раз моргнул.
– Как видите, – сказал черт, – мы мыслим широко. Сейчас это уже можно.
– И что, – спросил я, – в какие часы этот музей будет работать?
– Не пугайтесь, вам он не причинит неудобств. Все это будет так сильно сдвинуто в параллель, что не должно фонить даже во время ваших запоев. И потом, мы не ожидаем большого потока посетителей. Подобными филиалами Музея заполнен весь космос, и хорошим тоном считается над ними смеяться… А теперь, Маркиан Степанович, нам пора прощаться.
