– С паршивой овцы хоть шерсти клок, – проворчал Аверкин. – Вот и займись. Пробей его через нашего человека в ментуре – кто такой, чем дышит, где живет..
Это, конечно, после обеда горчица, но все-таки…
Он махнул рукой и, дымя сигаретой, ссутулившись, побрел обратно в арку – к машине.
* * *
– Странное имя – Гангрена, – сказал Юрий, снимая темные очки и принимаясь без всякой необходимости в сотый раз протирать стекла.
– Это кличка, – отозвался Светлов и немного поерзал на сиденье, устраивая поудобнее свой тощий зад. – Она сама ее придумала, между прочим. Очки надень, а то светишь своим благородным профилем на всю улицу. Да и фасом, кстати, тоже светишь.
– Да не вижу я в них ни черта! – огрызнулся Филатов, но очки все-таки надел. – Ну, и на кого я теперь похож? – спросил он, вытягивая шею и заглядывая в зеркало заднего вида. – По-моему, дурак дураком.
– Даже если и так, то очки тут совершенно ни при чем, – съязвил Светлов. – Они только подчеркнули некоторые твои, гм.., характерные черты.
– На себя посмотри, – проворчал Инкассатор. – Тоже мне, мачо… М-да… И все-таки почему именно Гангрена? Ничего лучше не придумала?
– Это ее любимое ругательство – гангрена, – сказал Светлов и сделал странное движение головой, как будто хотел отбросить назад несуществующий чуб – Слушай, а почему это тебя так интересует? Понравилась, да? Только учти, ты не в ее вкусе. О возрасте я не говорю, это в наше время не помеха, но ее не интересуют чайники, которые не шарят в компьютерах.
– Ну, и кто из нас после этого дурак? – обиделся Юрий. – Что ты несешь-то, милый? Это же просто смешно. К тому же она несовершеннолетняя.
– Кто это тебе такое сказал? – Светлов приподнял свои зеркальные очки и с удивлением уставился на Юрия. – Ей двадцать, скоро двадцать один! В самый раз под венец.
– Да? – в свою очередь удивился Филатов. – Ни за что бы не подумал…
– «Было бы величайшей ошибкой думать», – важно процитировал Светлов. – Ленин, полное собрание сочинений, том сорок первый, страница пятьдесят пять.
– Дурак, – сказал Юрий и отвернулся.
– Дурак не дурак, а такую кашу заварил, что целая страна умников до сих пор расхлебать не может.
– Я не про Ленина, – сказал Юрий и все-таки не выдержал, улыбнулся.
– Да, – с задумчивым видом сказал Светлов и мечтательно закатил глаза к провисшему брезентовому потолку, – это идея. Надо вас того, этого… Короче, я скажу Гангрене, что ты на нее, как говорится, запал.
– Во! – ответил Юрий.
Это невразумительное восклицание сопровождалось весьма красноречивым жестом; увидев у самого своего носа пудовый кулак бывшего боксера и десантника, господин главный редактор рефлекторно отшатнулся и треснулся затылком о боковую стойку кузова. Это было совсем не больно, но очень громко и как-то унизительно, тем более что Филатов не преминул заржать самым оскорбительным образом.
– Казарма, – с отвращением констатировал Светлов. – Обидеть художника легко…
Юрий перестал смеяться.
– Это кто тут художник?
– Ну, не ты же. Ты только морды умеешь разрисовывать да перед строем речи произносить. А как только речь заходит о прекрасном, ты только и можешь, что кулаком грозить. Струсил, Инкассатор?
– Погоди, – сказал Юрий, с охотой ввязываясь в перепалку, потому что делать все равно было нечего, – погоди, ты это о ком сейчас говорил – о Гангрене своей, что ли? Это она, что ли, самое прекрасное, о котором якобы зашла речь?
– Ка-зар-ма, – раздельно, по слогам, повторил Светлов. – Когда ты отвыкнешь встречать человека по одежке? Если пуговка на воротнике расстегнута, значит, это не человек, а полный разгильдяй. В наряд его, на губу, в карцер! Ты ведь, небось, кроме тряпок, ничего и не увидел. А здесь тебе, Юрий Алексеевич, не армия, да и Гангрена – не один из твоих костоломов в голубых беретах.
Скажешь, я утрирую? Ну, ответь мне тогда, какого цвета у нее глаза?
– Делать мне больше нечего, как цвет ее глаз замечать, – с некоторым смущением проворчал Юрий. – Карие, что ли? Да нет, кажется, серые…
Теперь заржал Светлов. Юрий нахмурился, пытаясь припомнить глаза Гангрены, а потом фыркнул.
– Сволочь ты, Димочка, – сказал он. – Как есть законченный негодяй. Она ж в очках! В темных! Какие там к дьяволу глаза!
Они немного посмеялись, а потом Светлов сказал:
– Глаза у нее действительно карие и, между прочим, очень выразительные. Да и все остальное тоже ничего, поверь моему слову. А тряпки… Ну, это тоже своего рода униформа. Субкультура, понял?
– А где ты нарыл это диво? – спросил Юрий, косясь сначала на часы, а потом на вход в Интернет-кафе.
– Работа у меня такая, – сказал Дмитрий. – Делал репортаж о хакерах, вот и познакомились. Ей-богу, я сам иногда удивляюсь, сколько у меня знакомых, и каких! Как начну листать записную книжку, так просто оторопь берет: откуда?! Но, как видишь, иногда это бывает полезно.
Юрий снова посмотрел на часы и крякнул.
– Долго, – сказал он. – Надо было самим идти.
– Если Гангрена не справится, то мы с тобой и подавно, – остудил его Светлов. – И вообще, сколько можно говорить одно и то же? Решили ведь, что так будет лучше!
Юрий скрестил руки на груди и с самым недовольным видом съехал по спинке сиденья вниз. Он уже свободно двигал левой рукой, и оставалось только гадать, чего ему это стоило. Филатов надел кожаную куртку, и, даже если у него открылось кровотечение, заметить это было невозможно. «Хитрец, – подумал про него Дмитрий. Благородный Атос… Только у Атоса, помнится, было проколото правое плечо, а у этого здоровенного чудака чуть ли не до кости распластан левый трицепс. А все туда же – драться…»
Филатов закурил. Серый дым, лениво клубясь, пополз по ветровому стеклу, толкнулся в закрытое окно и расплылся по нему мутной шевелящейся кляксой.
Светлов недовольно покрутил носом, нерешительно заглянул в свою собственную пачку, но не стал ничего предпринимать: курить ему не хотелось, а просить Юрия открыть окно было бесполезно – он бы все равно не послушался. Припаркованный в двух шагах от Интернет-кафе джип и без того выглядел довольно подозрительно, но, пока окна были закрыты, а высокие спинки сидений хотя бы отчасти скрывали сидевших внутри людей, он еще как-то мог сойти за пустую машину. Дым, клубами валящий из открытого окна, сделал бы Светлова и Филатова заметными.
– Что ты куришь? – спросил Дмитрий, облекая свое недовольство в наиболее дипломатичную форму.
– «Парламент», – ответил Инкассатор, делая вид, что не заметил содержавшегося в вопросе подтекста.
– Странно, – пробормотал Светлов. – А воняет, как «Памир».
