Дмитрий совершенно искренне заверил его, что не проронит ни звука, пока икона не будет водворена на приличествующее ей место в православном храме местечка Любомль, откуда она была вывезена казаками в годы гражданской войны. Успокоенный этим обещанием, сыщик с Петровки поведал ему следующее.
Оказалось, что не один только Дмитрий Светлов имел внутри черепной коробки серое вещество. Ребята с Петровки тоже кое-что соображали, и мысль о том, чтобы выяснить происхождение иконы, пришла в их головы почти сразу. Дело это сильно осложнялось тем, что Жуковицкий умер, не успев никому сказать, каким образом считавшаяся безвозвратно утраченной икона попала в его руки. Даже его заместительница Марина Витальевна не знала об этом ровным счетом ничего, да и никто не знал.
Известно было только то, о чем объявил сам Жуковицкий, а именно: икона была у него, и он собирался вернуть ее церкви, для чего и были приглашены эксперты из Троице-Сергиевой лавры. Они должны были установить подлинность иконы и обговорить с антикваром детали предстоящей торжественной передачи утраченной реликвии официальным представителям Московской патриархии. Ничего этого, естественно, не произошло; более того, иконы никто не видел, и некоторые скептики даже утверждали, что никакой иконы у Жуковицкого на самом деле не было. Впрочем, это говорилось скорее от досады: все знакомые Жуковицкого в один голос утверждали, что Лев Григорьевич был честнейшим человеком и никогда не бросал слов на ветер. Такого мнения придерживались даже те, кто по тем или иным причинам не любил старого антиквара. Так что икона у него, скорее всего, все-таки была, и именно из-за нее его постигла столь плачевная участь, Как бы то ни было, дело зашло в тупик в самом начале, но тут вмешались представители церкви, и это дало расследованию новый толчок. В суматохе первого дня следствия никто, разумеется, не позаботился доставить в известность о печальном происшествии Троице-Сергиеву лавру, и присланные оттуда эксперты прибыли в Москву на следующий день после убийства, как и было условлено с Жуковицким. Известие о смерти антиквара и вторичном исчезновении иконы повергло их в шок. Правда, оставались они в этом состоянии недолго, а когда оклемались, то повели себя вполне достойно с точки зрения московских сыщиков – то есть не стали чинить препятствий проведению расследования и связно, подробно и с большой охотой выложили все, что знали.
Знали они, как оказалось, больше, чем кто бы то ни было, поскольку Жуковицкий, разговаривая по телефону с представителем патриархии, назвал имя человека, у которого до сих пор хранилась икона. Человека этого звали Петром Алексеевичем Байрачным; был он потомком казачьего есаула Байрачного, который, по всей видимости, и подобрал икону там, где красные пулеметчики от избытка пролетарской сознательности скосили крестный ход. Помимо своей сомнительной родословной, Байрачный имел степень доктора исторических наук и до недавнего времени заведовал кафедрой в МГУ.
Естественно, с Байрачным попытались связаться; немедленно выяснилось, что старик был болен раком, совсем слаб и буквально за пару дней до налета на лавку Жуковицкого отдал Богу душу. Умер он не от рака, как можно было ожидать, а просто задохнулся во сне, уткнувшись лицом в подушку. Старик не мог жить без морфия, и в его смерти никто не усмотрел ничего подозрительного или хотя бы необычного. Убивать его имело смысл, пока икона хранилась в его квартире; после того, как Жуковицкий вынес ее оттуда, брать у Байрачного стало нечего.
В группе, которая занималась расследованием этого дела, были люди, которые думали иначе; они полагали, что таких совпадений не бывает, и предлагали заняться смертью Байрачного вплотную. Но тут на дело, в котором едва-едва наметился какой-то просвет, наложила волосатую лапу Федеральная Служба Безопасности, и сыщикам было предложено забыть и о Жуковицком с его антикварной лавкой, и о Байрачном с его иконой..
Дослушав своего информатора до конца, Дмитрий поблагодарил его, напустив на себя самый рассеянный и разочарованный вид, и попрощался. Информатор предложил выпить; Дмитрий отказался, сославшись на какой-то вздор, и опрометью бросился в подвал, любезно предоставленный в его распоряжение небезызвестной Гангреной на время его добровольного изгнания.
Он хорошо помнил Байрачного: на первом курсе журфака Петр Алексеевич читал у них историю древнего мира. У Дмитрия было ощущение, что он взял второй пеленг, нащупал второе направление поиска. Оставалось лишь найти точку, в которой круг знакомств Байрачного пересекался с кругом знакомств Жуковицкого. Вряд ли таких точек было много: Байрачный вел замкнутый образ жизни, и они с Жуковицким вращались в совершенно различных слоях общества.
Не дойдя до своего подвального убежища, Дмитрий передумал и махнул прямиком в МГУ, а точнее – в архив университета. Дело ему предстояло сложное и весьма деликатное, и он очень обрадовался, сразу же встретив знакомое лицо. Танечка Вострикова, в которую он когда-то был безнадежно влюблен и которой посвятил немало стихов (столь же безнадежных, сколь и его полудетская влюбленность в замужнюю Танечку), оказывается, по-прежнему работала в архиве и, более того, отлично помнила своего воздыхателя, нежные чувства коего для нее, разумеется, никогда не были секретом.
Они очень мило поболтали, вспоминая былые времена, и Дмитрий даже прочел Танечке одно из посвященных ей стихотворений. Черт знает, каким образом эта беспомощная бредятина всплыла вдруг из глубин его памяти. Стихи были чудовищные, но Танечка выглядела тронутой. Дмитрию показалось даже, что теперь ситуация в корне изменилась и, захоти он, его ухаживания не пропали бы даром. Но все поменялось, в том числе и Танечка, и притом очень заметно, так что Дмитрию пришлось изрядно попотеть, обращая разговор о своей юношеской влюбленности в шутку.
Он преуспел в этом трудном деле, ибо больше не являлся зеленым первокурсником и давно научился ловко манипулировать не только своими, но и чужими чувствами. Манипулировать Танечкой, используя в качестве рычагов воспоминания о прошлом и ее смутные надежды на будущее, было как-то неловко, но в данном случае цель оправдывала средства, и Дмитрий недрогнувшей рукой довел дело до конца.
К его огромному облегчению, архив не только оборудовали компьютерами, но и создали солидную базу данных, так что копаться в грудах пыльных папок с личными делами ему не пришлось. Заготовленная заранее дискета со списком всех московских антикваров и наиболее известных коллекционеров икон была у него с собой; он просто ввел список в архивный компьютер и заставил машину работать за себя – искать среди выпускников и сотрудников университета, учившихся или работавших в МГУ одновременно с Байрачным, фигурантов этого списка.
Сделать это, кстати, оказалось далеко не просто, и ему пришлось прибегнуть к помощи университетских программистов, которые, как и все программисты на свете, любили заковыристые задачки и умели их решать.
Но даже им пришлось попотеть: история – не высшая математика, в той или иной степени ее изучают и физики, и лирики, так что круг бывших учеников Петра Алексеевича Байрачного оказался дьявольски широк, особенно если учесть то обстоятельство, что в университете он проработал без малого двадцать лет. А ведь были еще и те, кто учился вместе с ним!
