Странно.
Все в ее жизни вдруг стало странным. Сначала ушел Илья. Потом ее арестовали ни за что. Поселили сначала в одиночной камере, а после избрания судом меры пресечения — в камере, забитой странными женщинами.
— Вас не обижают? — спросил взволнованный Макаров.
— Нет.
Ее в самом деле не обижали. Странно, но ее с первых минут взяла под свое покровительство какая-то энергичная толстая тетка. Ее в камере все слушались. Кира тоже начала слушаться. Спала когда та велела, вставала тоже по ее окрику. Отдавала все, что ей приносили. Ей-то зачем? Ей ничего не нужно. А женщинам радость.
— Эх, Кира! — с сожалением вздохнула толстуха, когда Кира отдала уже третью передачку. — Какая же ты капуста! Теперь вот и я уже верю, что ты не убивала свою соперницу.
Странно. А раньше не верила? Почему? Ее же обвиняют несправедливо! Ее же арестовали ни за что!
Но доводы, приведенные толстой покровительницей, оказались железобетонными.
— А тут все ни за что сидят. Кто-то украл, потому что жрать хотел. Кто-то убил, потому что тот заслужил. Кто-то обманул, потому что того требовали обстоятельства. Здесь все несправедливо осужденные.
И они все потом долго и оглушительно ржали над ее наивностью. А ей было все равно. Она грустно улыбалась и не злилась совсем. И за несколько дней даже привыкла к порядкам в камере, установленным толстой женщиной. Жить везде можно. Тут даже иногда бывало весело. Много веселее, чем в последние дни, которые она проводила в одиночестве у себя дома. После ухода Ильи…
— Кира, очнитесь, — грозно потребовал Макаров, заметив, что она его совсем не слушает. — Я задал вам вопрос.
— Да-да, простите. — Она поежилась, ее последние дни постоянно знобило, хотя в камере было жарко и очень душно. — Я прослушала.
— Расскажите мне все о том дне, когда это произошло. Все, включая малейшие детали.
— Это вы о чем?
— Что видели, слышали, чувствовали. Может, какие-то ассоциативные звуки или запахи. Я не сочту это сумасшествием. Я сочту это уликами, — твердо закончил Макаров. — Кира?
— Хорошо. — Она кивнула, прикрыла глаза. — Хорошо, я расскажу.
И начала рассказывать, как говорила с Катериной по телефону, как не хотела ехать к ней, а потом взбесилась, когда та предложила ей отступные.
— Я ненавидела ее, поймите. Очень сильно ненавидела! Это все, — Кира повела вокруг себя руками в комнате для допросов, — возможно, мне в наказание.
— Просто за ненависть не лишают свободы, — угрюмо отозвался Макаров. — Итак, вы поехали к ней, потому что взбесились?
— Да. Мне хотелось наорать на нее, ударить, расцарапать ей глаза, ее холеное молодое личико! — Губы Киры нервно дернулись и плотно сжались, через мгновение она произнесла: — Я очень, очень, очень ее ненавидела. И даже сейчас. Мне ее не жаль, представляете? Это ужасно, но мне ее не жаль.
Макаров кивнул.
— Но потом, пока я объяснялась с консьержем, весь мой пыл куда-то улетучился. Все показалось мелким, неважным. Этот въедливый дядька, он так прицепился ко мне. Шарил в моей дорожной сумке, как таможенник, честное слово. И это отвлекло.
— Что было потом?
— Потом я позвонила в квартиру, мне никто не открыл. Я сама толкнула дверь, а там темно.
— Света не было? — Он настороженно вытянул шею. — Точно не было света?
— Не было.
— Дальше.
— Я пошла, держась за стену. Кажется, я звала ее по имени. Не помню, — жалко улыбнулась Кира и заправила грязные прядки волос за уши. — Но когда я вошла в комнату…
— Все так же в темноте?
— Да. Когда я вошла, на меня сразу упало что-то тяжелое. Оно свалило меня с ног, придавило. Кажется, я потеряла сознание. Или нет? Мне чудился свет и шаги. Свет, как в детстве, сквозь листву яблонь. Игольчатый такой, острый.
И Кира рассказала Макарову о своем домике в саду. О каждом славном дне, который начинался с солнечного света. В нем плавали мельчайшие пылинки, казавшиеся ей позолоченной сахарной пудрой. О маминых шагах.
— Шаги были? — перебил Макаров жестким голосом. — Вспомните, Кира, точно были шаги?
— Да. Были шаги. И свет. Какой-то странный, бликами.
— Это вполне мог быть свет карманного фонарика.
Он потер лицо ладонями, будто пытался проснуться. И начал говорить почти так же отрешенно, как и она. Только она вспоминала, поняла Кира, а он выдумывал на ходу.
— Предположим, что кто-то был там до вашего прихода.
— Кто?
— Тот, кто убил ее, Кира.
— И зачем он там остался? Убил бы и ушел.
— Предположим, что этот человек хотел, чтобы вас обвинили в убийстве. И тогда все становится понятным. Он дождался вас, чтобы все обставить как следует. Выпачкать вас в крови, оставить ваши отпечатки на ноже. Отключить вас, чтобы вы дождались приезда полиции.
— Но зачем? Зачем это кому-то?
— Чтобы вы раз и навсегда исчезли из его жизни вместе с Катериной.
— На Илью намекаете? — Кира криво ухмыльнулась. — Со мной-то понятно. Я не совсем хорошо вела себя после расставания. Скандалила. Да вы видели. Катерину зачем ему убивать? У них же любовь была! Убить незадолго до свадьбы, не дождавшись состояния? Глупо, согласитесь.
— Вы кое-чего не знаете, Кира.
— Чего?
— Катерина переписала свою фирму и дом на Илью. Незадолго до своей смерти все оформила на него.
— О господи! Нет!
Кира подобрала ноги под казенный жесткий стул и вытянулась в струнку, сразу напомнив Макарову испуганного суслика. Даже дыхание, кажется, не вырывалось из посиневших приоткрытых губ.
Она за Илью перепугалась, понял он. За то, что ему может грозить за содеянное зло. Вот дура! Он еле сдержался, чтобы не плюнуть себе под ноги.
— Кира, — окликнул он женщину, которая не подавала признаков жизни. Если бы не широко распахнутые глаза, он бы подумал, что она умерла, сидя на стуле. — Кира, вам надо думать о себе прежде всего.
— Он не мог! Илья не мог! Это кто-то другой. Другой, понимаете? Вы зачем явились сюда? Чтобы обвинить моего мужа?! Чтобы поменять нас местами? Но я не хочу! Он мой муж!
— Вы разведены, — жестко осадил ее Макаров. — Он теперь не ваш муж, Кира.
— Да, но он теперь одинок, он свободен…
Эта последняя ее фраза не давала покоя Макарову два дня. Он ее анализировал на все лады. И так прикладывал к обстоятельствам, и эдак. И чем больше анализировал, тем меньше ему это все нравилось. Выходило гадко.
— А что, если она на самом деле убила Катерину? Почему вы не допускаете этого, Ирина? — задал он осторожный вопрос ее подруге, которая согласилась выпить с ним кофе.
