Клавдия вытащила озябшую руку из кармана черного пальто, суеверно перекрестилась. Ей не было страшно. Кого тут можно бояться? Кто совершит грех? Ей было холодно.
Холод набросился на нее еще с вечера. Когда она, побродив бесцельно по магазинам и улицам, вернулась в свой дом, ее просто скрутило от озноба. Она и в горячей ванне лежала, что редко позволяла себе за долгую жизнь. И чаем с малиновым вареньем себя отпаивала. И носки шерстяные надела, и теплый халат, и пледом из овечьей шерсти укрылась. Ничего не помогало. Она мерзла так, будто находилась голышом в чистом поле на крепчайшем морозе.
Это было худо. Это был знак, она точно знала. Так было у ее бабки за неделю до смерти. Так точно было потом с ее матерью.
— Помру я скоро, Клавка, — предупредила тогда она свою подросшую дочь, расчесывая ей волосы на ночь. — Помру, а ты не реви, поняла? Час мой пришел. Чую я. Кости все морозом крутит…
Бабка почуяла кончину, потому что старая была. Мать болела долго и тяжело. А она почему? Почему чувствует приближение своего конца? Она не старая, не болеет ничем, тьфу-тьфу-тьфу. Никому не должна, ни перед кем не виновата ни в чем. Деньги — выходное пособие — не взяла, покидая дом, в котором проработала долгие годы. Ни на что претендовать не стала. Ничего просить не стала, хотя знала, что ей еще кое-что принадлежит в этом доме. Не заикнулась ни о чем. Ушла молча. К себе.
Эта вшивота заботливая, тьфу на него, посоветовал ей жилье купить. А того не знал, сволочь, что есть, есть у нее дом. Хороший, добротный, на окраине. Еще Катенькин отец позаботился. То ли выкупил, то ли отобрал у кого за долги, Клавдия не знала. Он просто вручил ей ключи и документы на собственность и попросил ни о чем не спрашивать и не рассказывать никому. Она и не спрашивала и не рассказывала. Жила всю жизнь с ними. Заботилась о нем, о дочке его.
Дом свой навещала крайне редко. Чтобы осенью отопление включить, а весной выключить. Огород не разводила, клумб не разбивала. Не до того было. Грибов, Катенькин отец, и тут обо всем позаботился. Велел своему садовнику время от времени в Клавином саду порядок наводить. Перед соседями, сказал, неловко, что усадьба запущенная. Тот приказание выполнил. И теперь у нее, у Клавдии, высокие туи вдоль забора, можжевельник и сосны на участке. В доме тоже все ладно, тепло, мебель добротная. Чего тогда ей кости крутит от озноба, а?
— Э, погода, погода, — раздался все тот же тоскливый бесплотный голос. — К чему-то все это приведет?
Клава даже оглядываться не стала, знала, что не увидит никого. Но на вопрос ответила мысленно: к ее погибели это приведет. Не погода, нет. Вся ломота телесная и озноб предрешают погибель.
— От чьей же руки погибну я, девонька? — шепнула она и погладила фотографию на Катиной могиле, заваленной венками и жухлыми цветами. — Тот же душегубец придет за мной или кто-то еще? Ой, девонька ты моя, девонька. Знаю ведь, от чьей руки ты погибла. Знаю…
С кладбища она поехала на почту получать пенсию. Вся эта блажь с пластиковыми карточками ей не нравилась. Больше устраивало по старинке поставить подпись в ведомости, взять наличные и положить их в кошелек. С почты проехалась по магазинам. Покупала что-то, сама не знала зачем. И пакетов оказалось неожиданно много. Даже ехать пришлось на такси, хотя не любила платить таксистам. Их считала крохоборами, а людей, что ездили на такси, баловнями. А тут самой пришлось машину взять.
Еле разместилась на заднем сиденье с покупками. Совать пакеты в багажник чужой машины отказалась наотрез. Таксист потом ворчал всю дорогу и называл ее колхозницей, Клавдия терпела. И за счетчиком следила зорко. И отсчитала все до копейки точь-в-точь.
— Не дай бог такой тещи кому-нибудь, — зло процедил ей вслед таксист и даже перекрестился.
Клавдия не обиделась. Такая вот она, что поделаешь. А тещей ей никогда не стать, потому что своих детей нет и не было никогда. Катенька для нее была ее ребеночком. Родилась на ее глазах, росла, осиротела дважды. А потом…
Потом погибла, голубушка. Из-за коварства нечеловеческого, из-за похоти и алчности. Клавдия не заметила, как снова расплакалась. Еле смогла калитку в воротах открыть. Пакеты еще эти.
— Разрешите, помогу? — вдруг раздалось со спины.
Голос был живым и энергичным, не то что тот, который она слышала на кладбище. Она обернулась. Мужчина. Высокий, белокурый, симпатичный. Глаза хорошие, добрые.
— Помогите, — вдруг доверилась ему Клавдия и протянула пакеты из левой руки. — До крыльца, там я сама.
Мужчина подхватил ее покупки, вошел за ворота, прошел до крыльца и не спешил уходить.
— Денег, что ли, дать? — не поняла Клавдия, подосадовав, что рановато подумала о нем хорошо.
— Нет, что вы, — он рассмеялся. — Мне бы с вами поговорить. Моя фамилия Макаров. Вот мое удостоверение.
Она прочла внимательно. Еще внимательнее его осмотрела. Нет, не помнила она его среди тех, что с ней говорили прежде. Не было его. Был какой-то неказистый один, потом свора молодых ребят, что шныряли по дому, по саду, гаражу, попросив разрешения. Она позволила. Парни осмотрели все поверхностно и исчезли. Больше ее не звали никуда, ни о чем не спрашивали.
А она бы и не сказала. Кому нужны ее догадки? Сочтут дурой старой — и только. Бабу посадили под замок невиновную и управились.
— Чего-то я вас не помню. Разве вы были?
— Нет, не был. И быть не мог.
— Чегой-то?
Они вошли в дом, Клавдия кивком велела разуваться, швырнула с полки гостевые тапки, ни разу никем не надеванные.
— Потому что я в том отделе не работаю, который ведет дело об убийстве вашей… Катерины Грибовой, — смущаясь, признался Макаров и послушно надел тапки.
— Не работаешь? А чего пришел?
За прямоту и честность мужчина со звонким энергичным голосом понравился ей еще больше.
— Понимаете, Клавдия… не знаю вашего отчества.
— Не нужно, не привыкла, — махнула она рукой и снова кивком погнала его в кухню.
— Хорошо. Понимаете, Клавдия, я не то чтобы сомневаюсь в компетентности своих коллег, нет. Я просто сомневаюсь в том, что Кира Степанова убила вашу Катю.
Она тут же охнула и на стул осела. Не все поняла из первых его слов. Зато полностью согласилась с последними.
— Она и не убивала, — хрипло воскликнула Клавдия, кивнула в сторону пакетов. — Разберешь, мил-человек? Что-то руки крутит, кости ломит. Чай станем пить. И поговорим тогда.
Мужчина оказался не гордый, все содержимое ее пакетов по полкам раскидал. Оставил печенье овсяное, пачку мармелада со вкусом дыни и пастилу. И в чайник воды налил, на огонь поставил.
Хороший мужчина. Такого бы вот Катеньке.
Они сели напротив, вцепились в чайные ложки, как в весла спасательной шлюпки. Уставились друг на друга.
— Баба эта не убивала Катю, — нарушила молчание первой Клавдия. — Видала я фотографии Катеньки, следователь показывал. Не смогла бы она. Тем более в темноте!
