Первое, что привлекло мое внимание еще до того, как я зашел на огороженную территорию, был запах. Маутхаузен пах смертью. Внутри, за высокими каменными стенами, было не менее запоминающееся зрелище – повсюду, спотыкаясь, бродили худые как щепки тела, жалкое подобие живых людей. Это были скелеты, обтянутые кожей. Мне было трудно смотреть на них и в то же время невозможно было отвести взгляд.
Маутхаузен был не обычный концлагерь. Он входил в состав небольшой горстки лагерей Категории III, а это означало, что он был не только более зверским по сравнению с другими лагерями, но в первую очередь предназначался для интеллигенции, людей с высоким уровнем образования, социальных элит и политических врагов рейха. Он также был огромных размеров. Помимо основного лагеря, где находился я, был целый ряд меньших по размеру поселений, разбросанных по области. Все лагеря, находившиеся под управлением Маутхаузена, объединяла одна цель, а именно – заставлять заключенных работать, пока они не умрут.
Позже мне сказали, что всего в трудовых лагерях Маутхаузена находилось свыше восьмидесяти пяти тысяч заключенных единовременно, что делало меня просто лицом в очень безнадежной толпе. При продолжительности жизни для новых заключенных в четыре-пять месяцев текучесть кадров в Маутхаузене была высокой, а вероятность выживания – низкой.
Первая часть моего заключения прошла вместе со всей семьей Рихтер в камере без окон, пока лагерное начальство решало, что с нами сделать. Когда через два часа открылась дверь, к нам вошел крупный мужчина в форме. Он потратил время на то, чтобы поздороваться со всеми за руку, даже с детьми, и представился как Оскар. Он был, может быть, лет сорока пяти, с густыми усами и крупными ладонями. Удивительно, но у него был очень довольный вид. Я решил, что либо он самый дружелюбный парень в мире, либо его работа доставляет ему удовольствие выше крыши. Оскар также познакомил нас с гораздо более молодым человеком, не старше девятнадцати или двадцати, Карлом, который делал все, чтобы не смотреть на нас.
– Карл не просто новый сотрудник, – сказал он гордо на немецком языке. – Он также мой сын. Это его первая неделя, и я пытаюсь показать ему, как лучше всего поступать с… – Он сделал паузу, изучая лицо каждого из нас. Его веселая улыбка стала злой, когда он закончил свою мысль, – особыми гостями.
Он снова замолчал и посмотрел в сторону сына.
– Карл должен стать сильнее, смелее, и вы поможете ему.
Оскар жестом позвал нескольких охранников, стоявших в коридоре, которые сразу же вывели нас из здания и повели к длинной линии бараков в сторону большого, покрытого гравием внутреннего двора, припорошенного снегом. Карл медленно брел в конце процессии.
В центре двора стояла большая бочка, наполненная ледяной водой. Оскар объяснил, что дети грязные и им нужно принять ванну. Один из солдат приподнял Алоизу и бултыхнул ее в импровизированную ванну прямо в одежде. Тогда Оскар жестом показал Карлу выйти вперед.
– Карл, – сказал он. – Ты выкупаешь девочек. – Его слова были холоднее ледяной земли, на которой мы стояли.
Каждый, кто не был немецким солдатом, почувствовал, что что-то было не так. Алоиза дрожала от холода, Элизабет всхлипывала, безнадежно уповая на то, что ее самые большие опасения не осуществятся, а Авель бормотал молитву. Я просто плакал, отчасти из-за жалости к тому, что должно было произойти, и частично из-за чувства вины, что из всех маленьких домов в Виндхаг-Фрайштадте я выбрал и постучал в дверь Рихтеров.
Было очевидно, что Карл не был добровольным участником. Он еле переступал, когда медленно подошел к Алоизе и импровизированной ванне. Он дрожал, когда положил руку на ее плечо. Затем он отвел глаза и толкнул девочку под воду. Элизабет, Авель и Арла вскрикнули. Ближайший ко мне охранник сунул мне в лицо пистолет и предупредил, что если я пошевелюсь, то он с удовольствием нажмет на курок. Я подумал, что если бы у меня была хоть какая-то возможность изменить судьбу ребенка, я бы с радостью бросился вперед. Может быть, я струсил, но единственной разумной вещью я посчитал свою собственную безмолвную молитву за ребенка. Дрожь Карла перешла в судороги плача. Через пятнадцать секунд он весь облевался и отпустил бившегося изо всех сил ребенка. Задыхаясь, девочка выскочила из воды.
Оскар, конечно, был в ярости. Он матом выругался на Карла за его слабость, затем уверенно подошел к бочке, продолжая ругать сына. Стоя в середине рвоты Карла, он схватил Алоизу за волосы и сунул ее обратно под воду. Он держал руку под водой до тех пор, пока девочка не перестала сопротивляться. Затем они подтащили к бочке Арлу и сделали с ней то же самое.
Голос дедушки Брайта дрожал. Меня затошнило от отвращения к тому, что он увидел тогда. Он глубоко втянул воздух через нос, стараясь успокоиться. Я лежал совершенно неподвижно, ожидая услышать продолжение. Шмыгнув носом, безусловно, из-за слез, дедушка быстро продолжил повествование:
– Большинство солдат усмехнулись, когда на поверхность поднялись последние пузырьки. Карл и я просто смотрели, находясь в ужасе. К тому времени Авель и Элизабет были само горе. Они бросились на землю, умоляя расстрелять их, чтобы они могли скорее присоединиться к детям.
Оскар сказал им, что им придется подождать, прежде чем они отправятся в ад. В течение следующего часа нас обрили наголо и распределили по баракам. Элизабет отправилась к небольшому контингенту женщин. Авеля поместили вместе с группой евреев австрийского происхождения, а я был приписан к группе, которая состояла из военнопленных и политических диссидентов из разных стран. В основном здесь были испанцы, венгры, французы и чехи, но были также несколько русских, поляков и голландцев и еще два американца. Охранник указал мне на крошечные нары внизу, которые уже были заняты двумя испанцами. Один из них был совершенно изможденный. Я спросил его, как трое взрослых мужчин могут поместиться на такой небольшой койке. Он сказал, чтобы мы разбирались сами, но мне не стоит слишком много беспокоиться об этом потому, что один из них, а может быть, оба, в любом случае скоро умрут. Мужчины не сказали ни слова. Они только чуть подвинулись, чтобы освободить мне немного места.
Как я уже говорил, Маутхаузен проектировался как трудовой лагерь, но на самом деле был лагерем рабов, направленным на уничтожение людей через труд. Перед несколькими квалифицированными заключенными, однако, ставились задачи по поддержанию общих военных усилий, например, по изготовлению боеприпасов и техники. Большинство женщин были сданы в аренду по бросовым ценам в соседние населенные пункты, чтобы делать самую черную работу по дому. А все остальные проводили свое время, перетаскивая стофунтовые камни из огромного местного гранитного карьера.
Более чудовищного существования невозможно было представить. Работа по двенадцать, а то и больше часов в день, шагая вверх и вниз по ступеням, высеченным в граните – сто восемьдесят шесть шагов, если быть точным. Мы называли их Лестницей смерти. За первую неделю нахождения там я, по крайней мере, видел пятьдесят человек, которые падали в обморок и умирали от усталости, карабкаясь вверх и вниз по этим ступеням. Одним из них был Авель Рихтер, чья уже ослабленная иммунная система не могла справиться с тяжелым физическим трудом. Я плакал несколько часов в ту ночь, когда думал об Авеле и его девочках, которые умерли из-за меня. Если бы я мог умереть вместо них, я бы сделал это с такой радостью.
