И я согласился с ней. В моем завещании говорится то же самое. Мы оба подписались под тем, что в случае определенных медицинских состояний мы дадим согласие на остановку аппаратов жизнеобеспечения через четыре недели. Дурацкие четыре недели! Двадцать восемь дней! Всего только шестьсот семьдесят два часа. Когда четверть этого времени уже прошла, оно казалось неприлично коротким. Как бы сильно мне ни хотелось запустить эту бумажку в ближайший шредер, моя совесть не позволит мне это сделать. Я сунул документы в спортивную сумку вместе с несколькими свежими комплектами одежды. Потом отправился на поиски Стюарта и Хизер.
– Я хочу попросить вас об одолжении, – сказал я им. – Я знаю, что вы, ребята, не можете остаться здесь на неопределенное время. Это несправедливо ни по отношению к вам, ни к вашим детям. Но может так случиться, что потребуется еще несколько недель, пока я действительно смогу покинуть больницу. Вы не против присмотреть за Хоуп какое-то время у себя дома?
– Ты имеешь в виду забрать ее с нами в Фресно? – спросила Хизер.
– Да. Это внесет некое разнообразие в ее жизнь. Может быть, это поможет ей отвлечься от мысли увидеть Анну.
Стюарт выглядел очень обеспокоенным.
– Ты уверен, что это разумно, увезти ее так далеко от дома?
– Я уже больше вообще ни в чем не уверен, Стю. Кроме того, что я должен быть рядом с Анной. Поможете?
– Конечно.
Хоуп играла в своей комнате с Девином. Перед тем как я уехал в больницу, я задержался, чтобы объяснить ей, что происходит.
– Почему я не могу остаться с тобой? – спросила она. Ее нижняя губа дрожала, из-за этого ответить было еще труднее.
– Милая, я очень нужен маме. И я должен быть уверен, что ты в безопасности, пока я нахожусь с ней. Твоя поездка в гости к тете и дяде – это самое лучшее решение.
– Но…
– Никаких «но». Это решено. Теперь обними меня, пока я не ушел.
– Когда я увижу тебя снова?
– Скоро, – сказал я. – Ты не успеешь даже соскучиться.
– Ты обещаешь?
– Обещаю, – осторожно произнес я. – Не успеешь оглянуться, как ты, я, мама, мы все снова будем вместе.
– Когда?
– О… через несколько дней, наверное. Может быть, через неделю.
Может быть, больше. Она, наконец, смилостивилась.
– Хорошо, неделя. И тогда я увижу маму.
Я обнял ее на прощание и долго не отпускал, стараясь сделать вид, что это будет только одна неделя.
Глава 21
Доктор Расмуссен совершал ежедневные кратковременные визиты сразу после обеда.
– Как у нас дела? – спрашивал он.
– У нас? Или у нее?
– У обоих.
Я взглянул на тело Анны и в сотый раз задался вопросом, находится ли она все еще внутри его.
– Смело можно сказать, что бывало и получше.
Он, кажется, понял это буквально.
– Повезло что-нибудь найти дома среди юридических документов?
– Нет, – солгал я. А было ли это ложью? Я стал исключительно искусно объяснять вещи так, как мне было выгодно. В этом случае, когда он спросил, «повезло» ли мне найти завещание, я ответил отрицательно. Я заранее знал, в какой коробке лежит документ. Но в этом не было ни малейшего везения.
Искаженная правда вдруг делает вас свободным!
– А, хорошо. Возможно, в следующий раз. Так или иначе, пока не принято никакого решения. И даже если нет завещания, я уверен, что если дело дойдет до принятия трудных решений, вы будете знать, что лучше для вашей жены.
– Давайте просто надеяться, что до этого не дойдет, – пробормотал я.
Позже той ночью, когда я читал Анне вслух «Настоящие любовные записки», меня прервал знакомый звук, который приближался по коридору. Шарк-шарк-тук. Постепенно он становился все громче, а потом резко прекратился.
– Можно мне войти?
Я уже повернулся лицом к двери в ожидании его прибытия.
– Что привело тебя сюда?
В одной руке дедушка держал старый футляр для гитары, а другой опирался на трость.
– Я иду на попятную. Я не хочу обратно забирать Карла.
– Я тоже.
– Не повезло. Теперь он только твой, без обременений. В любом случае я слишком стар, чтобы играть на нем, и мне было бы слишком тяжело перевозить его с собой в самолете.
Он прошаркал к свободному стулу у кровати Анны и сел.
– Ты улетаешь обратно?
– Пора. Я думал, что смогу чем-нибудь помочь, но… может быть, я ошибался. Теперь, когда Хоуп уехала, практически нет никакого смысла, чтобы я торчал здесь.
– Ну, если уж на то пошло, то я очень рад, что ты приехал. И мне жаль, что ты уезжаешь так скоро. Но… я действительно не хочу гитару.
– Крепкий орешек. Она остается.
Он прислонил ее к маленькому столику рядом со своим стулом.
– Можешь делать с ней все, что захочешь, когда я уеду. Но со мной она не поедет.
Его старая деревянная коробка лежала на том же столике. Дедушка заметил, как я украдкой взглянул на нее.
– О, а я все думал, куда делась эта штука. – Он слегка усмехнулся. – Ты принес ее из дома?
– Очень смешно.
– А как же она сюда попала? Мне кажется, ты говорил, что она тебя не интересует.
– Я сказал, что не хочу брать ее в больницу. И я ее сюда не приносил.
Я сделал паузу и посмотрел на старика, думая о том, как он должен был бы выглядеть, когда был солдатом. Улыбка на его лице смягчила мое настроение.
– Это… правда? – спросил я наконец. – Все то, что ты рассказывал Анне той ночью?
Он разулыбался.
– Я думал, что, возможно, ты слушаешь.
– Конечно, я слушал. Разве можно было уснуть, когда ты без умолку болтал?
Важно кивнув, он сказал:
– Это было правдой. До единого слова.
– Ты действительно отвинтил ручку от двери ванной Гитлера?
– Совершенно точно.
– И ты спрятал ее внутри гитары?
– Конечно же.
Я не хотел показаться совсем уж излишне взволнованным, но я не мог не спросить о том, о чем безумно хотел узнать.
– Ее ведь уже там нет, не так ли?
Его улыбка заметно потускнела.
– Нет, ее там нет. Я давно избавился от нее. Еще до твоего рождения.
– Почему?
– О, вот так вопрос.
– А ответ?
Он характерно вздохнул и сказал:
