Однажды, когда я учился в первом классе, я пришел домой после школы и обнаружил его в полной отключке на диване. В это время он должен был быть на работе. Я потряс его, но он не проснулся. Я тряхнул его еще сильнее и крикнул, но это тоже не возымело никакого действия. В панике я набрал 911. Папа был ошеломлен, растерян и смущен, когда очнулся от нашатырного спирта и увидел команду местных спасателей-добровольцев в нашей гостиной. Двое из них были его близкими друзьями. Все знали о смерти мамы, поэтому они проигнорировали данный инцидент, расценив его как нормальную реакцию на тяжелую утрату. После этого я часто находил отца в бессознательном состоянии, когда приходил домой. Я больше не набирал 911. Вместо этого я научился оставлять его в покое и заботиться о себе самостоятельно. Так мы прожили всего несколько месяцев, когда папа решил, что ему недостает навыков и силы духа, чтобы быть овдовевшим отцом. Я не возражал. Не были против и дедушка с бабушкой, которые любезно предложили забрать меня к себе.
В детстве я не мог осознать, как любой отец может просто поставить крест на жизни так, как это сделал мой отец. Как он мог перестать ходить на работу? Как мог передать своего единственного ребенка кому-нибудь еще? Как он дошел до того, что его утешением стало дно бутылки? Я никогда не понимал его. По крайней мере, до тех пор, пока не испытал это на собственной шкуре, ожидая, когда Анна сделает свой последний вдох. Я с таким трудом пытался сохранить оптимизм, когда сидел рядом с ее постелью дни напролет. Я говорил себе, что все будет в порядке. Либо произойдет чудо, и Анна выживет, либо Хоуп и я преодолеем потерю и будем продолжать жить без нее с высоко поднятыми подбородками. Но ни при каких обстоятельствах я в конечном итоге не буду как мой отец.
Однако на десятый день моего пребывания в больнице, в то время когда я читал Анне вслух очередную стопку записок, делая вид, что она, может быть, на самом деле слышит меня, внутри что-то изменилось. Дедушка мог бы назвать это депрессией, и, возможно, был бы прав. У меня появилось такое чувство, словно крупицы надежды, за которые я продолжал цепляться, просто испарились. Это был день, когда я начал сдаваться, и вскоре я понял, как мой отец, когда я был мальчиком, опустился до чудовищного состояния, чтобы валяться без памяти у себя дома.
Я не окончательно свихнулся, как он, но мои ноги уже так серьезно болтались над обрывом, что я сумел увидеть и почувствовать, что меня ждет внизу, и это было совсем неприятно. Находясь в состоянии депрессии, я перестал делать ежедневные вещи, которые раньше удерживали меня от приближения к кризису. Например, я перестал пытаться уговорить Анну выйти из состояния комы. Бритье и душ тоже стали казаться полнейшей тратой времени. На кого я пытался произвести впечатление тщательным уходом за собой? Конечно, не на Анну. Проще всего было сидеть в кресле и жалеть себя. Я продолжал оставаться в таком жалком состоянии ума в течение нескольких дней подряд, все это время, продолжая утаивать завещание Анны от юридического и медицинского персонала больницы. Все дни проходили как в тумане. Большую часть времени я проводил, наблюдая, как легкие жены двигаются вверх и вниз, ожидая увидеть, будет ли ее следующий вдох последним.
Наблюдая, я одновременно размышлял о тех вещах, которые, вероятно, усиливали депрессию. Например, как я должен буду пойти и рассказать Октавию Берку, что его дочь была бы жива, если бы не поехала по моей просьбе в магазин. Или, как я смогу убедить Стюарта и Хизер, что они гораздо лучше меня подходят для того, чтобы вырастить Хоуп. И как я буду объяснять дочери, что пройдет время, и она поймет, что это был акт любви, когда я передал ее в семью Берк, а не проявление трусости и жалости к себе.
Как я уже сказал, с каждым днем я все больше и больше приходил к пониманию состояния своего отца. За исключением длины щетины, мало что изменилось в моей жизни за прошедшие пару недель. Время шло, я начал испытывать отвращение к медицинскому персоналу потому, что они продолжали сообщать мне все те же плохие новости снова и снова. Словно поцарапанный компакт-диск, который заело. Что еще хуже, возможно, Рег был самым хорошим парнем в мире, все же, несмотря на все его добрые намерения, я просто не хотел говорить о «возможных непредвиденных обстоятельствах», которые он продолжал выносить на обсуждение в отношении Анны, особенно до тех пор, пока ее завещание все еще было моим маленьким секретом. Я иногда проверял дату на мобильном, чтобы увидеть, насколько близко мы подошли к «волшебной» отметке в четыре недели с момента нахождения Анны в коме. По мере того, как месяц подходил к концу, мое беспокойство по поводу того, что я не предал гласности ее завещание, возрастало, но я не волновался. Я не был готов выпустить его из рук, поэтому хранил документ спрятанным в портфеле.
Через двадцать два дня после аварии доктор Найт пришел в сопровождении гораздо большей свиты, чем в свои обычные ежедневные визиты. В числе других в ее состав вошли доктор Гудинг и Рег Уилсон.
– Хорошие новости, – заявил он. – Доктор Гудинг говорит, что внутренние повреждения органов вашей жены зажили хорошо. Особенно значительно продвинулись ее легкие, так что пора проверить, как они будут справляться без аппарата искусственного дыхания.
– А диализ остается?
– Совершенно верно, – сказал Гудинг. – Это своего рода необходимость. Но если предположить, что ваша жена может дышать самостоятельно, без всех этих приборов, то мы наверняка сможем перевести ее из отделения интенсивной терапии в палату, которая будет более удобна для вас.
Я потянул рычаг кресла, чтобы перевести спинку в сидячее положение.
– Зачем так много дополнительного персонала?
Доктор Найт снова заговорил:
– Просто для наблюдения. Но если ваша жена отреагирует не так, как мы ожидаем, когда мы отключим ее от аппаратов, тогда совсем не лишними будут несколько дополнительных рук, готовых действовать.
– Ага, – прокомментировал я, встав с кресла и подойдя к изножью кровати, где я никому не буду мешать.
– Рассчитывайте на лучшее, но предполагайте худшее.
– Совершенно верно, – прощебетал один из интернов.
– Будет умно ожидать худшего, – сказал я себе под нос.
Процесс отключения оборудования занял около тридцати минут, но большая часть времени ушла на упреждающие выжидания между каждым шагом. Надо было убедиться, что все в порядке, и только потом двигаться дальше. Когда врачи закончили, к Анне были прикреплены только питательная трубка, капельница для ввода жидкостей и диализный аппарат. Убедившись, что она не собирается внезапно дать сбой, интерны и медсестры выкатили Анну из старой палаты и повезли в новую. Я остался, чтобы собрать вещи. Рег остался со мной.
– Ты не очень хорошо выглядишь последнее время, – откровенно сказал он, когда мы остались одни.
– Разве парень не может отрастить бороду, если у него есть такое желание?
– Итан, не только борода. Тут полный комплект: одежда, волосы, мешки под глазами. Ты выглядишь усталым. Нет… ты выглядишь так, словно потерпел поражение.
