– Нет, – прервала я его размышления, – тогда это не сходится с историей обмена детьми, который Гортензия предложила Дельбарам… В таком случае в момент их посещения у нее не было действующего разрешения.
– Думаю, ее визит мог быть лишь блефом, чтобы впечатлить Дельбаров.
– Хмм, – пробормотала я задумчиво.
Гортензия умерла более двадцати лет назад, и мы вполне могли так и не раскрыть ее секреты.
– Если по-прежнему продолжать раскручивать эту версию, – настаивал Франсуа, – то мы, вероятно, придем к предположению, что Гортензия Барле была бесплодна с самого начала. Если нет, зачем тогда усыновлять двоих детей, одного за другим?
– Вы думаете, есть возможность проверить этот момент?
– Я уже попробовал… Но семейный врач, который лечил Андре и Гортензию в Париже, умер больше пятнадцати лет назад.
– Это вполне ожидаемо. В любом случае мне известен более простой способ все разузнать, – самоуверенно заявила я.
– Правда?
– Да.
Я напомнила ему, как выглядит запись в свидетельстве о рождении Дэвида: «Рожден от неизвестных отца и матери». По логике вещей, такая же запись должна фигурировать и в свидетельстве о рождении Луи. Вооружившись своим удостоверением личности, на котором с недавних пор красовалась моя замужняя фамилия (Барле), я без труда заказала копию документа на сайте мэрии Парижа. Именно в столице, как предполагалось, Луи родился 18 мая 1968 года. Нужно лишь набраться терпения, и через несколько дней свидетельство уже будет лежать в моем почтовом ящике и откроет нам еще один секрет семейства Барле.
После очередного льстивого сообщения от Дэвида я раз и навсегда заглушила все угрызения совести и прикрепила к ответному сообщению черновой вариант своего романа. Естественно, об этом я ни слова не сказала ни Соне, ни Маршадо, ни тем более Луи, с которым встречалась каждую ночь в комнате номер два или в «Двух Лунах». Мы все больше и больше испытывали необходимость утопить свои тревоги в сексуальном неистовстве. Эмма и Тони, бок о бок с которыми мы занимались сексом, когда пришли в клуб в первый раз, стали нашими самыми близкими друзьями, хотя, несмотря на связывавшие нас часы удовольствия, мы не обменялись и десятком фраз. Я уже изучила все ласки, на которые отзывалась Эмма, и знала, каким особенным образом нужно сосать толстый член Тони, чтобы он лишился контроля над собой. По изменению их стонов и вздохов я даже могла предугадать момент, когда кто-то из них вот-вот должен был кончить. Мы пробовали заниматься любовью и рядом с другими парами, но, не сговариваясь, решили, что общение с нашими друзьями было более захватывающим и возбуждающим, чем знакомство с новыми партнерами, чья физиология и привычки нам не подходили. Можно сказать, встреча с Эммой и Тони стала большой удачей, и мы не хотели потерять ее.
В течение дня мы с Луи, согласно нашему молчаливому уговору, почти не связывались. Не имея возможности слышать или видеть своего мужа раньше вечера, я часто пересматривала видео, снятые камерами наблюдения, установленными Исиамом. Конечно, должному эстетическому наслаждению мешали фиксированный угол обзора и то, что картинка разбивалась на пиксели из-за слабого освещения. Мы выглядели не в самом выигрышном свете. Но я заметила, что звуки, издаваемые нами во время секса, еще более волнующи, чем изображение. Каждый вечер я мастурбировала с «ирландцем», с закрытыми глазами растянувшись на кровати, убаюкиваемая только своими вздохами.
Мало-помалу, свободные и разнузданные, мы забыли наш алфавит и освободились от условностей. Может быть, потому мы и любили друг друга так страстно, что боялись скорой разлуки.
Когда я не ублажала себя, я писала, вдохновленная уединением. Именно в этот период я описала свои тайные встречи с Луи. И добавила их к рукописи, предназначенной для Бербера.
– Мадам Барле! Или мне можно называть вас просто Эль?
С тринадцатого этажа небоскреба Барле вид на Париж был восхитительный, хоть и чуть менее зрелищный, чем пятью этажами выше, из офиса Дэвида. Сам Альбер Бернштейн мне показался старым и не слишком соблазнительным.
По его седеющим волосам и гусиным лапкам, которые уже начали появляться в уголках голубых глаз такого же яркого оттенка, как и цвет его рубашки, я поняла, что официальные фотографии были сделаны много лет назад.
– Если хотите, – согласилась я.
Я протянула ему руку, но он предпочел тепло обнять меня.
Мужчина указал мне на простой стул, стоящий напротив его огромного кожаного кресла, и обратился с улыбкой, которая показалась мне абсолютно неискренней. Однако стремительность предложений, которые последовали далее, опровергла это впечатление.
– Не собираюсь больше подвергать вас мучительному ожиданию: я в восхищении от того, что прочитал.
– Спасибо, – ответила я, слегка покраснев.
Я не знала, что еще добавить. Реакция на комплименты относится к тому виду искусств, которые никто никогда не вдалбливал в мою голову.
Но я тотчас же спохватилась, подумав, что это Дэвид как-то повлиял на оценку издателя. Кто знает, не подкупил ли он столь радушный прием ценой освобождения его от оплаты аренды на месяц-другой?
– Знаю, о чем вы думаете… Что я делаю все это, потому что чувствую себя обязанным по отношению к вашему деверю.
Он обвел широким жестом свой роскошный кабинет.
– Совсем нет, – неубедительно солгала я.
– Конечно же, вы так думаете, – настаивал он, принимая более торжественный вид, – и, честно говоря, отчасти правы. Если бы Дэвид не настоял на том, чтобы я прочитал ваши рукописи, у вас было бы примерно столько же шансов, чтобы я вас напечатал, сколько шансов у птицы пролететь сквозь это стекло и усесться мне на голову, чтобы справить нужду.
Такая концовка от мужчины с утонченным вкусом удивила меня. Но у него была репутация человека, который мог восхищаться как техничным пасом Зинедина Зидана, так и вычурной фразой из романа XVIII века. Он был адептом веселого и не ограниченного предрассудками сарказма. Некоторые считали его посредственностью, другие – гением. Эти последние ценили в нем открытость ума, которая и помогла Берберу встать в авангарде филологии.
– Но это было до того, как я прочитал вас, – добавил он с видом гурмана.
Я в смущении опустила взгляд.
– Многие считают, что все в нашей профессии делается по блату. Но это неправда. В лучшем случае хорошие связи позволяют преодолеть первую ступень отбора, как только что случилось с вами благодаря Дэвиду. Но никогда он не сможет дать вам талант, если у вас его нет. И поверьте мне, Эль, вы им обладаете ровно настолько, насколько необходимо.
Это было сказано без преувеличения и лести. Должно быть, Бербер говорил о ком-то другом, а не обо мне? Однако именно мне он пристально смотрел в лицо с такой напряженностью в голубых смеющихся глазах.
– Но я ничего вам не гарантирую. Издательство – это не точная наука, и я не могу обеспечить вам стопроцентный успех.
