Ольга Ивановна встала, налила в чайник воды, включила его и продолжила:
– В институте, где я тогда училась, ходило много сплетен про Нечаева. Сотрудники откровенно завидовали профессору. Мало того, что он заведовал кафедрой и крайне редко приезжал в стены alma mater, так еще и поселился, считай, на даче, в собственном доме, занимался чем хотел, был прикрыт от институтского начальства руководством МВД. А еще шептались, что он завел у себя дома гарем, живет с аспирантками при полном попустительстве жены. К слову сказать, в досужей болтовне завистливых коллег были зерна правды. Нечаев очень любил женщин, а те отвечали ему взаимностью. Софья Михайловна при мне получала анонимки: «Ваш супруг изменщик, обратите внимание на его новую аспирантку. Зачем он поселил ее у вас дома?»
Но Софья никак не реагировала на подметные письма, она тоже работала на кафедре и сидела вместе с мужем на всех ученых собраниях. Ядовитые стрелы, выпущенные клеветниками, разбивались о железную броню невозмутимости Нечаевой. Как-то раз одна сотрудница, Лена Мелинская, толстая неопрятная баба, не выдержала и устроила на еженедельном заседании склоку. Во время обсуждения кандидатской работы очередной ученицы Нечаева Елена вскочила и заорала:
– Не допускать ее к защите! Знаете, каким местом девка кандидатскую писала? Хорош вклад в науку! Этак можно всех проституток с шоссе «остепенить». Геннадий Андреевич, думаете, никто не понимает, почему Машка в вашем доме живет? Устроили бордель, а диссертациями секс-услуги оплачиваете!
Сотрудники замерли в предвкушении скандала, аспирантка, из-за которой разгорелся весь сыр-бор, стала пунцовой, Геннадий Андреевич беспомощно заморгал, похоже, он даже не понял, в чем его обвинили. Когда тишина в комнате зазвенела от напряжения, встала Софья Михайловна и сказала:
– Печально, когда люди науки опускаются до вульгарного хамства. Машенька не москвичка, на аспирантские деньги жить тяжело, Нечаев работает в Подмосковье, туда-сюда ездить каждый день не дешевое удовольствие, да еще бедняжке придется вставать в пять утра, а ложиться за полночь. Можно ли ожидать от Марии при таких условиях плодотворной работы? Вот по какой причине я, хозяйка дома, пригласила девушку пожить у нас. Кстати, Елена Андреевна, вы, когда писали свою монографию, постоянно советовались с моим мужем, оставались пару раз ночевать в нашем доме. Следует ли мне думать, что вы делили с ним постель? Предлагаю прекратить бабскую болтовню и продолжить научную работу в нормальном режиме.
Елена зарыдала и убежала.
– У нее климакс! – вдруг заявил Сергей Петров. – Не обращайте на психопатку внимания.
Вот так благодаря мудрому поведению Нечаевой скандал был задушен в зародыше. Но по институту все равно ходили слухи, в основном их было три. Первый: Геннадий Андреевич спит со всеми аспирантками. Второй: Нечаев украл чужую идею. Третий: Софья Михайловна без памяти обожает мужа, это она в основном ведет всю экспериментальную работу.
Я очень внимательно, стараясь не пропустить ни одного слова, слушала психолога. А она говорила обстоятельно, как человек, приученный читать лекции.
Когда Оля поселилась в доме Геннадия Андреевича, ей выделили так называемую аспирантскую комнату. Ее в разные годы занимали молодые женщины, которые писали у Нечаева диссертации.
Олечка сначала слегка напряглась, помещение располагалось под крышей, кричи – не кричи, Софья Михайловна, живущая на первом этаже, не услышит. Но Геннадий Андреевич ни разу не постучал в дверь к подопечной. Профессор был любезен, приветлив, однако никаких посягательств на честь ученицы не предпринимал. Очень скоро Оля освоилась, стала в семье кем-то вроде родственницы, могла явиться утром в столовую в халате.
А вот сплетня про редкий ум и исследовательский талант Софьи Михайловны оказалась правдой. Супруга Геннадия Андреевича мастерски владела гипнозом, и очень скоро Олечке стало понятно: главная в семье жена, муж ведомый, он слабый, избалованный. Именно Софья проводила всю практическую работу с заключенными, подытоживала результаты, писала отчеты, а профессор их отвозил в МВД. Но не надо считать его дураком, который сидел на шее талантливой супруги. Нечаев гениально лечил алкоголиков, сам разработал методику, применял гипноз. К Геннадию Андреевичу приносили полубезумных людей, которые из-за обильных возлияний потеряли ум, память и человеческий облик. Психолог утаскивал больного в свой кабинет и через несколько дней возвращал его рыдающей от счастья семье нормальным человеком. Как он это делал? Оля не знает. Нечаев на самом деле был ярким талантом, но только когда дело касалось алкоголизма.
Раз в полгода супруги куда-то уезжали вместе, а после их возвращения часть заключенных переводили из зоны на вольное поселение, их устраивали в Бинске в общаге и разрешали работать на птицефабрике.
Постепенно Ольга стала хорошо разбираться не только в работе, но и в личных отношениях Нечаевых. При первом знакомстве семья производила впечатление образцовой, ее члены проводили большую часть времени вместе и не тяготились общением. Стандартный день выглядел так: утром все быстро завтракали и бежали на работу. Идти было недалеко. «Наш НИИ», как говорил Геннадий Андреевич, располагался в соседнем доме. Обедали «у станка», предпочитали лишний раз не отвлекаться, в семь возвращались домой, ужинали в просторной столовой. Потом Сонечка, дочь Арины, залезала к деду в кресло, Геннадий Андреевич читал внучке сказки, Софья Михайловна вязала, Арина и Виктор смотрели телевизор или играли в шахматы. Выигрывала почти всегда Арина. Если же мат объявлял Виктор, то Олечка понимала: дочь профессора просто поддалась. Около одиннадцати все шли спать, в доме повисала тишина, прерываемая цоканьем когтей Дика, любимой собаки Софьи Михайловны. Дворняга страдала бессонницей и шаталась по коридорам. В общем, полная идиллия. Ни ссор, ни скандалов, ни выяснения отношений. Олечка изумилась, узнав, что Арина и Витя не родные брат с сестрой, они тесно дружили.
Но потом позолота начала стираться. Стало понятно, что в семье существует жесткая иерархия. На самом верху царил Геннадий Андреевич. Софья Михайловна обожала мужа, преклонялась перед ним и требовала такого же отношения к нему от других. Доходило до смешного. Один раз за ужином домработница Ирина первой подала чай хозяйке, а затем побежала за кружкой для профессора. По лицу жены скользнула легкая тень. Ближе к ночи Олечка решила выкурить сигарету и вышла на веранду, через открытое окно кухни до нее донесся гневный голос Софьи Михайловны:
– Ты сегодня унизила хозяина!
– Простите, – пролепетала Ира.
– Сунула Геннадию Андреевичу чай после меня!
– Извините, извините, – зарыдала Ирина, – я так вас люблю, так вам благодарна! Ей-богу, не подумавши это сделала! Софья Михайловна, родненькая! Вы же знаете! Я на все ради вас готова! Вы спасли меня!
– Ладно, – сменила гнев на милость хозяйка, – успокойся, но впредь помни: главнее всех на свете профессор.
Олечке оставалось лишь удивляться болезненной реакции Софьи Михайловны, она бросалась защищать Геннадия Андреевича, как тигрица новорожденного малыша. Чаще всего профессор даже не понимал, что его оскорбили. Нечаеву было все равно, каким по счету получать стакан с заваркой, но жена тщательно следила за окружающими. Софья Михайловна сделала из супруга идола и подняла его позолоченную статую над толпой. Сама она держалась в тени, хотя делала львиную часть работы, авторство которой приписывали Нечаеву. У подножия лестницы находился Виктор. Он хоть и стал кандидатом наук, но особым умом не блистал, в основном перепечатывал всякие бумажки, его не допускали к заключенным. Никаких замечаний в адрес парня не отпускали, но в столовой Витя сидел за самым дальнем от Нечаева конце стола рядом с Ольгой, а комната его располагалась около котельной, где сильно гудели всякие механизмы. Виктор единственный из своей семьи был подвержен припадкам гнева, и Софья Михайловна тщательно следила за тем, чтобы сын на ночь принимал успокаивающую микстуру. Виктор обожал мать, никогда ей не перечил и мог пойти вразнос, если кто-то, по его мнению, обижал Софью.
