– Я так не думаю, – рассмеялся он.
Она уставилась на своего друга и давнего единомышленника. Человека, за которого она сражалась и убивала, когда верила, что он добивается лишь одного: равноправия. Человека, который много лет избегал ареста, хотя и был самым разыскиваемым преступником в Америке. Человека, который в подполье сумел создать революционную армию. Человека, который в четырнадцать лет обыграл трех гроссмейстеров в сеансе одновременной игры.
Она нервничала после разговора с Эриком. Теперь она испытала чувство страха. И не за себя.
– В любом случае мне жаль, что все так складывается. Не люблю убивать сверходаренных, а тебя я считаю другом. Но ты по другую сторону, и ты опасна.
Шеннон почувствовала, как участился у нее пульс и начала дрожать рука. Она посмотрела на Колина.
– Не делай этого. Ты всего лишь мальчик, не…
– Он святой воин, – сказал Смит. – Он готов пожертвовать собой ради общего дела.
Колин не то чтобы улыбнулся, но слова Смита наполнили парня светом, лихорадочным сиянием, которое просачивалось сквозь его поры, лучилось из глаз, заставляло дрожать палец на взрывателе. Она видела: он хочет нажать кнопку. Он верил, что исполняет волю пророка, верил со всей силой юношеского максимализма.
– Джон, тут обычные люди, – сказала она, стараясь говорить тихим голосом. (Если кто услышит – начнется паника, и тогда Колин наверняка нажмет кнопку.) – Ни в чем не повинные. По другую сторону сидит женщина с ребенком.
– Я тебе все время твержу: идет война. Будет пролита кровь. Ты что, не понимаешь?
«Он не блефует.
Пора проверить, стоит ли чего-нибудь туз в рукаве».
– Понимаю, Джон. И я хочу показать тебе кое-что.
Она очень медленно, остро ощущая дрожащий палец Колина на кнопке, вытащила собственный планшетник и включила его. Повернула так, чтобы запись была видна Смиту.
Простая комната с белыми стенами, похожая на операционную и слишком яркая.
Сверкающие инструменты на подносе: скальпели, плоскогубцы, провода.
Стол и человек, пристегнутый к нему.
– Сорен? – изумленно проговорил Джон.
– Ты думал, он мертв? Мне сказали, что у него коэффициент задержки равен одиннадцати и двум десятых. Секундная боль для нас растягивается для него в двенадцатисекундную. Ты можешь себе представить?
Последовала долгая пауза. Когда Джон заговорил снова, в его голосе послышалась хрипотца.
– Я ошибался. Я не разочарован. Я испытываю отвращение. Это недостойно тебя.
– Согласна. Но виной тому не я – ты.
Шеннон сидела абсолютно неподвижно, но каждая клеточка ее тела вопила. Она чувствовала запах собственного пота. Жизни всех находящихся в поезде зависели от двух факторов: насколько Джон и в самом деле ценит своих друзей и насколько важна для него ее смерть.
– Вы его отпустите?
– Ни в коем случае, – рассмеялась она. – Но ты можешь видеть, что его никто не трогал, на нем нет ни царапинки, если, конечно, не считать тех синяков, что оставил на нем Ник. Но Эпштейн его подлечил, и с ним обходятся по-человечески. Так почему бы тебе не сказать Колину, чтобы он убрал свой пульт, сошел с поезда, и мы бы все продолжили жить каждый своей жизнью.
Лицо Смита оставалось бесстрастным, но она могла себе представить, какие расчеты производит его мозг. Взвешивает потери и выгоды. Она не сомневалась, что Джон готов пожертвовать Сореном, обречь его на мучительную смерть и взорвать всех в поезде, если он решит, что это будет ему выгодно. Скорость поезда стала падать. Они приближались к следующей станции.
«Если он приведет бомбу в действие там, то погибнет даже больше народу».
– Джон, – сказала она, – моя смерть не настолько важна. Ребенок на другой стороне вагона вскрикнул.
– Отлично, – сказал Смит. – Колин, ты молодец. Выходи из вагона. Если кто-нибудь попытается тебя остановить, взрывай поезд.
На лице парня появилось чуть ли не разочарованное выражение, но он вернул пульт в карман и резво поднялся на ноги. Когда поезд остановился, парень слился с толпой у дверей.
– Я тебя недооценивал, Шеннон. Как ты себя чувствуешь, став такой дрянью? – спросил Смит.
– Паршиво, – ответила она. – Но у меня есть утешение: я сейчас спасла жизни многих людей.
Она отключилась, прежде чем он успел что-то сказать.
И закрыла лицо руками.
У меня нет об этом никакой информации. Мы только расследуем преступления.
Комиссар бирмингемской полиции Джаррет Иванс
Заявление в связи с измышлениями, будто трое полицейских в свободное от работы время похитили и убили трех анормальных в Алабаме
Глава 7
Бэй-авеню была застроена невзрачными домами, легкими промышленными зданиями и гаражами. Здесь преобладали оттенки коричневого и серого, а в воздухе слегка пахло рыбой. Когда сквозь просветы в тучах пробивалось солнце, разбитые лобовые стекла на площадке для разборки машин посылали вокруг тусклых зайчиков.
Здание Эйба Каузена имело уродливый приземистый вид. Никаких вывесок, почтового ящика тоже нет, а вместо обычного замка сканер для пальцев. Все так, как говорил Винсент.
Одна беда – дверь в дом была открыта.
– Встаньте за мной, – сказал Купер, и Итан быстро переместился ему за спину.
На улице стояла тишина, только доставочный грузовичок урчал двигателем в пятидесяти метрах в отгрузочном доке. И все же трудно было представить какие-то позитивные обстоятельства, заставившие доброго доктора оставить дверь в его секретную лабораторию открытой.
«Есть только один способ выяснить».
Купер наотмашь распахнул дверь. Солнечный свет был как слабый чай, и разглядеть, что происходит внутри, оказалось невозможно. Тихим шагом он вошел внутрь.
Услышал какое-то слабое гудение, вдохнул антибактериальный запах. На стене располагался ряд выключателей. Он подумал несколько мгновений, решил, что видимость лучше неведения, и вдарил сразу по всем. Флуоресцентные лампы щелкнули и загудели.
На столах стояли центрифуги, датчики и аппараты, о назначении которых он мог только догадываться. Рядом висел ряд защитных костюмов, напоминавший повешенных. В центре помещения на боку лежала скамья, возле нее поблескивало упавшее оборудование. Сверкало битое стекло. По скамье, по полу, а затем по стене проходил всплеск матово-алой ленты, словно кто-то провел гигантской кистью. На полу у стального холодильника лежали забрызганные кровью рубашка и толстовка-кенгурушка.
Доктора Эйбрахама Каузена нигде не было видно.
Купер прижал палец к губам, жестом показал Итану, чтобы тот оставался на месте, и двинулся к дальней стене. Первая дверь вела в небольшой туалет. На бачке лежала половина рулона туалетной бумаги, а в раковине – зубная паста и щетка, одноразовая бритва и баллончик с пеной для бритья. В другой комнате располагалась импровизированная спальня – размером чуть больше кладовки. Здесь стояла армейская кушетка. Никого внутри, и спрятаться негде.
