– Сочувствую тебе, – вздохнул старик.
Порыв ветра налетел из пустыни, засвистел между балясинами в перилах крыльца. Где-то неподалеку грохнул выстрел.
«Еще один житель Клауд-Риджа», – подумал Лук и сказал:
– Твой последний шанс. Положи дробовик и уходи.
– Ты бы подошел сюда, расстегнул мне штаны и…
Лук вытащил пистолет и выстрелил ровно в центр лба старика. Звук выстрела эхом отдался от серого подбрюшья неба. Несколько мгновений старик оставался сидеть, потом его мышцы перестали удерживать тело, и он соскользнул со стула на доски крыльца. Дробовик упал рядом с ним.
Один из Новых Сыновей рассмеялся высоким нервным смехом на грани истерики.
– Передать, что приказ Миллера не пить воду остается в силе, – сказал Лук, не обращаясь к кому-то конкретному. – Проверять дома по мере продвижения. Открытую еду не брать – только консервы, боеприпасы, одеяла.
Смеющийся боец никак не мог остановиться, колени у него подгибались, вид был несчастный. Лук посмотрел на него, на стоявшего рядом с ним молодого парня с клокастой бородкой и отдал приказ:
– А потом сжечь.
– Его дом?
– Город. Сжечь дотла.
Глава 24
Сорен проснулся.
Бедра у него болели, спина стонала от жесткой койки, и он начал медленный процесс вставания. Как всегда, его мозг опережал мышцы, осмысливал звук, который разбудил его. Звук открывающейся двери в его клетку. Обычно тюремщики наполняли камеру газом и делали с его телом, что им заблагорассудится.
В его маленьком царстве почти ничего не менялось. Что бы его ни ждало, ни на что приятное он не надеялся. Он сосредоточился, пытаясь успокоиться, устремился в свое ничто.
В камеру вошли парни с широкими борцовским плечами и толстыми шеями. На них была тусклая униформа с восходящим голубым солнцем «Эпштейн индастриалз». В руках они держали тазеры. Сорен смотрел, как один из них нажимает на спусковой крючок, увидел облачко газа – вылетели металлические зонды, мелькнул в воздухе провод, словно атакующая змея. Клыки впились в его обнаженную грудь, и десятки тысяч вольт ударили его, лишая сознания, способности мыслить, управлять собой. Судорога свела мышцы, из груди вырвался горловой звук.
Охранники подошли к нему и во что-то облачили его подергивающееся тело. Но он пребывал в таком рассеянном состоянии, что поначалу даже не понял, что это. И только когда один из них пристегнул Сорена стальной цепочкой к стене, он понял, что на нем смирительная рубашка.
Значит, пытка. Они явно так и не поняли его. Он полагал, что, по их мнению, его удлиненное во времени восприятие лишь усугубит мучение. С определенной точки зрения, они были правы, вот только желаемого результата они не добьются. Он просто уйдет в ничто, и пусть они его убивают. Все лучше, чем вечность, проводимая в подсчете отверстий.
Он понял, что у него даже будет пространство для победы. Один только факт его молчания станет фундаментом. Но торжество будет в воспарении его духа. Он не станет кричать. Он всю жизнь провел в мучениях. Они не в состоянии сделать ничего такого, что бы он не смог вынести.
Охранники, надежно связав его, ушли. Появился кто-то незнакомый. Стройный и неприметный, темноглазый, с выступающими скулами. В одной руке он нес стул, другой катил сервировочную тележку со сверкающими металлическими инструментами. Сорен чуть не рассмеялся от театральности происходящего.
Но желание смеяться у него пропало, когда появился Ник Купер: он держал за руку женщину, тащил ее за собой. Бледную, идеальную. Саманту. Она охнула, увидев Сорена, вырвалась и подбежала к нему, а он смотрел, как она приближается – медленно, ах как медленно. Ее карие глаза расширились от ужаса, золотые волосы полоскались за ее спиной, руки были широко распахнуты. Наконец она добежала, обняла его, прижалась своими губами к его, ее теплый запах заполнил его мир. Саманта дрожала, ее рот производил звуки, больше похожие на рыдания, чем на слова.
– Хватит.
Купер оторвал ее от Сорена. Тот ринулся за ней, но его руки в смирительной рубашке бесполезно прижимались к бокам, а стоило ему сместиться на пару сантиметров, как цепь натянулась. Он напрягся, мышцы на его ногах завязались узлами в тщетном усилии. Он смотрел, как единственную женщину, которую он любил, единственную, которая понимала его, усадили на стул, ее щиколотки и запястья, схваченные наручниками, привязали к ножкам, а тонкий стан – к спинке, идеальный рот заклеили скотчем.
– Я тебе предлагал выход полегче, – сказал Купер.
Сорен смотрел перед собой. Его ничто порвалось, как паутина от урагана.
– Я вам скажу. Все.
– Вот в чем проблема, – заметил Купер, – ты все еще торгуешься. Если бы начал говорить мне все, я бы отнесся к тебе по-другому. Но теперь я не могу верить твоим словам.
Сорен уставился на него. Открыл рот, чтобы рассказать, что ему известно. Джон, как и он сам, не мог желать Саманте зла. И потом, какое это имеет значение? Его друг предусматривал все случайности, вероятно, и такой вариант тоже предусмотрел.
А может, и нет.
Да и Купер не из тех, кто способен на такое. Он блефует.
Сорен заколебался.
– Ну да. Как я и думал, – поморщился Купер. – Жаль, что мне приходится делать это. Очень жаль. Но сегодня твой друг убил две тысячи моих коллег. А на завтра у него запланировано еще что-то – похуже.
Он кивнул второму человеку:
– Давай, Рикард.
Темноглазый палач демонстративно склонился над подносом и принялся перебирать инструменты. Поднял скальпель к свету, стряхнул пылинку с кончика, потом вернул на поднос, взял другой предмет – короткий с зубчатым лезвием, искривленным наподобие ножа для грейпфрутов. Даже со своего места Сорен увидел серебряный блеск стали.
Рикард встал за спиной Саманты и направил кончик ножа ей на щеку, не касаясь кожи. Она застонала под скотчем, напряглась в наручниках. Сорен в смирительной рубашке так сильно сжал в кулаки пальцы, что ногти прорезали кожу ладоней. Он думал: «Блефуют, они блефуют, они не…»
Плавным движением стройный человек вонзил нож под нижнее веко Саманты, сделал надрез, открыв кровавую полоску, потом ловким движением извлек глаз из глазницы, и тот подвис на зрительном нерве, а ей на щеку хлынули кровь и жидкость.
Сорен вскрикнул.
Но Рикард не закончил.
До конца было еще далеко.
* * *
Купер сжимал кулаки, борясь с подступающей к горлу тошнотой.
«Это необходимо».
Он посмотрел на голограмму – Сорен судорожно подергивался. Он лежал на кушетке, его глаза были закрыты, но безумно метались под веками, провод выходил из стены и соединялся с интерфейсом у него на загривке.
