– Старая идиотка! Дура! Дура безмозглая! – зло взвизгнула Наталья Лемешева, отлепилась от стены, нервно прошлась по кабинету, сжав руки в кулаки, и уселась на стул, демонстративно закинув ногу на ногу. Глаза ее лихорадочно блестели, воспаленное от постоянного ношения маски лицо покрылось малиновыми пятнами – Лемешева была зла на весь мир и готова разорвать любого, кто подвернется ей под руку. «А она и без маски безобразна», – подумал Анин, глядя на ее перекошенное лицо и узкие, плотно сжатые губы. Странно, ведь мгновенье назад Лемешева показалась ему достаточно привлекательной женщиной. Поразительно, как негативные эмоции могут изуродовать внешность человека!
– Вы хотите сказать, что Лемешева приплачивала доктору за липовые справки, чтобы иметь возможность получать бесплатные путевки в санатории? – спросил Разумовский.
– Если бы было все так просто, Рафаэль Абрамович, то я бы не сидел сейчас в вашем кабинете. Однако доля истины в ваших словах есть. Наталья Лемешева действительно купила у врача липовую справку о страшных ожогах лица. Справка легла на стол следователя, расследующего смерть ребенка во время пожара, и Лемешева сделала это, чтобы отвести от себя подозрение в поджоге. Сядьте, Ирина! И вы, Рафаэль Абрамович, тоже успокойтесь! Самосуда мне только не хватало! – прикрикнул Анин, заметив, что медсестра стала медленно приподниматься со стула со зверским выражением лица, а Разумовский снял с носа очки и, по всей вероятности, готовился присоединиться к Ирине. Ирина вздрогнула, смутилась и села на место. Разумовский тоже смешался, трясущейся рукой достал из кармана носовой платок, больше похожий на наволочку, протер очки и вновь водрузил их на нос.
– Зачем? – однозначно спросил Евгений Павлович, самый сдержанный из всех.
– Вы слышали, Наталья Вениаминовна, – обратился к Лемешевой Анин. – Евгений Павлович интересуется, зачем вам понадобилось устраивать поджог в детском доме?
– Да пошли вы все! Я не собираюсь оправдываться перед вами, и вы ничего не докажете! Слышите! Ничего. Дело закрыто!
– А перед нами и не нужно оправдываться, никто вас не просит. Вам перед богом оправдываться придется. На вашей совести – смерть невинного ребенка и еще одна поломанная жизнь.
– Все вышло случайно! Случайно, понимаете? Я не хотела жертв, не хотела, чтобы кто-то пострадал, ведь я сама считала себя жертвой. Я только хотела… – Лемешева замолчала, нервно потерла виски и отвернулась к окну. Говорить что-либо еще она не намеревалась.
– Вы только хотели оформить опеку над Юлией Качалиной так, чтобы об этом никто не узнал, заменив ее документы на другие. К этому моменту вы уже выставили вашу квартиру на продажу, чтобы скрыться в неизвестном направлении, а потом планировали шантажировать Нину Лацис всю жизнь. Таков был ваш план.
– Эта сука разрушила мою жизнь, – тихо отозвалась Лемешева. – Сначала я решила просто поменять фотографии девочек, чтобы запутать следы. Но они не отклеивались от дел, и я стала жечь документы, устроив импровизированный пожар в кабинете. В тот момент я плохо соображала – выпила для храбрости, много выпила. Огонь стал быстро распространяться, заполыхали занавески, деревянные перекрытия… Дети стали распахивать окна, что категорически нельзя было делать, кислород только усиливал пламя. – Началась суматоха. Дальнейшее я помню с трудом. Детская группа, две девочки сидят, забившись в угол, одна из них – Юля Качалина, другая – рыжеволосая Лариса Головина, все вокруг полыхает… Я успеваю подхватить Юлю на руки, падает перекрытие, Лариса погибает у меня на глазах. Выбегаю на улицу, «Скорая», пожарные, кое-кто из персонала… Передаю кому-то девочку и говорю отчетливо, что есть жертвы, погибла одна девочка из младшей группы – Юлия Качалина. А в детском доме как раз имелся недобор персонала, одна глухая нянька на пять групп, воспитателей не хватает, дети только на днях поступили, так что ни у кого не возникло сомнений в моих словах. А дальше – больница, мое лицо в бинтах, я действительно его опалила, но не сильно. Эта тварь приходит ко мне, спрашивает о вещах девочки, а я радуюсь, глядя на нее, потому что именно она меня оставила ни с чем. В больнице я пролежала недолго, чувствовала себя великолепно, но все же какое-то время мне пришлось ходить в бинтах. Все сочувственно вздыхали, глядя на меня. Я восстановила документы девочек. Хотела сначала оформить Юлю как Ларису Головину, но у Ларисы была жива мать, пришлось записать ее как Алину. А потом пришла повестка из прокуратуры, повязки с лица к этому моменту пришлось снять, я испугалась и подстраховалась. Это было несложно: моя мать работала гримером в театре. После визита в прокуратуру меня больше никто не беспокоил. Следователю стало плохо от моего вида, и он быстро отправил меня домой. Дело закрыли. Я оформила опеку над Алиной, то есть над Юлией Качалиной, продала квартиру и поселилась в деревне, опасаясь, что кто-нибудь из знакомых встретится мне на улице, и придется объяснять ему, каким образом с моего лица исчезли ужасные следы от ожогов. Но и в деревне я не могла успокоиться. У меня началась самая настоящая паранойя, мне казалось, что за мной следят. Старалась не выходить на улицу, а если выходила, то надевала маску. Боялась людей, и девочка, погибшая девочка, стала являться мне во сне. Она винила меня в своей смерти, и я стала искать себе оправдание.
– Ваша маска и стала этим оправданием. Вы так сроднились с ней, что сами поверили в то, что пострадали во время того пожара, пытаясь спасти из огня ребенка, – сказал Анин, но в голосе его не чувствовалось жалости к этой женщине.
– Да, поверила! Мне стало легче, но ненадолго, и я стала сама для себя придумывать новые удары судьбы. Говорила, что не могу сделать пластическую операцию, потому что деньги от продажи квартиры сгорели в банке, хотя на самом деле это было не так. Потом сообщила всем, что злые работодатели отказываются принимать меня на работу из-за моего уродства. Я даже съездила на пару собеседований, чтобы рассказ мой был достоверен. Единственное, что я не придумала, – это диагноз, который поставили девочке. Проблемы со здоровьем Алины я тоже стала преподносить всем как удар судьбы. Это был действительно нокаут. По-своему я любила Алиночку, она была послушным, тихим ребенком, но, когда я поняла, что с каждым годом ее заболевание будет создавать множество лишних проблем, я испугалась. Я ведь забрала девочку не для того, чтобы мучиться самой, а чтобы наказать Нину Лацис за все то зло, которое она мне причинила! И весьма преуспела в этом. По имеющимся на то время данным, Нина не перенесла потерю ребенка и пыталась покончить жизнь самоубийством, но ее откачали и засунули в психушку. Я решила отказаться от опеки, но вскоре выяснилось, что девочка может приносить весьма существенный доход. Жили мы хорошо, ни я, ни Алиночка ни в чем не нуждались. И вот спустя несколько лет я включаю телевизор и вижу – кого бы вы думали? Нину Лацис! Мало того, что эта сучка баснословно разбогатела, так она еще стала княгиней и живет себе припеваючи в Париже! Я стала наблюдать за ней. Это было несложно: княгиня была под пристальным вниманием прессы, и о ее персоне писали не только французские газеты, но и российские. К этому моменту было уже понятно, что долго на Алину рассчитывать не удастся – у нее начались серьезные проблемы со здоровьем.
