– Это ты так ползти хошь? – с жадным любопытством спрашивает рыжий Васька.
Мальчики придвигаются ближе, советуют:
– Около шеи-то пошире сделай… И глаза больше прорежь.
– Хватит, – говорит Ленька и встает. – Ложитесь у поля два-три… Будете подбирать… А чуть он за ружье – свистните… Пошли!
Ребята гурьбой двигаются за Ленькой. Динка бежит тоже.
– А ты сиди тут, – говорит вдруг Ленька.
– Сиди тут! – цыкают на Динку мальчишки.
– Вот еще! Я тоже посмотреть хочу! – сердится Динка.
– Сиди, говорят! – замахивается на нее рыжий Васька.
– Ну-ну! – грозно сдвигает брови Ленька. – Не тронь, а то перьев не соберешь!.. Макака, ты поглядеть хочешь? – ласково спрашивает он девочку. – Так вон там ложись, в бурьян, а то платье у тебя светлое. Поняла?
Динка кивает головой и идет в бурьян, густо растущий около баштана.
Мальчишки тоже словно проваливаются сквозь землю. Ленька, не доходя до баштана, надевает на голову арбуз и осторожно заползает в густую ботву… Арбузная голова его, слегка покачиваясь, иногда появляется над ботвой и, зарываясь глубже, появляется уже в другом месте… Динка с замиранием сердца смотрит на баштанщика. Ей кажется, что старик глядит именно в ту сторону поля, где ползет Ленька. Но вот арбузная голова поворачивает обратно, толкая перед собой срезанные по пути арбузы. Мальчишки, лежа в траве, подползают ближе, и каждый, подхватывая арбуз, откатывает его, словно по конвейеру, следующему… Последний скатывает добытые арбузы в овражек.
Ленька, покачивая арбузной шапкой, снова исчезает в ботве. Срезает он только самые большие арбузы и, путаясь в ботве, даже легонько пощелкивает их пальцами, чтобы определить зрелость. Потом, найдя, что достаточно, он вылезает из ботвы и, сбросив с головы арбуз, вытирает рукавом мокрое лицо.
В овраге идет веселое пиршество.
– Эх, здорово! Вот здорово! – восторгаются Ленькой мальчишки.
Динка весело смеется, показывая, как дед-баштанщик глядел на покачивающийся арбуз.
Снова, захлебываясь соком, радуются мальчишки, слышатся смех, веселые остроты.
– Ну, делитесь тут, – говорит Ленька и берет себе два арбуза. – Мы пошли!..
– Возьмешь арбуз домой? – спрашивает он около забора Динку.
– Нет, – говорит Динка. – Я боюсь… Скажут еще, что он краденый.
– Ну, я на утес занесу! Завтра придешь, будем угощаться! – говорит Ленька.
Динка нехотя идет домой.
– Пообедаю и выйду, – обещает она.
Глава 55
Тревожный вечер
На другой день Динка снова тащит своего друга на баштан. Ей нравится уважение, с каким встречают его мальчишки, нравится, как Ленька делит добычу, отдавая большую часть на «обчество» и оставляя себе один-два арбуза; Динке нравится в веселой компании погружать свой нос в сахарную красную мякоть и, захлебываясь соком, глядеть, как из-за арбузных половинок блестят черные, карие, голубые и зеленые глаза. Но, возвращаясь к обеду домой, она вдруг серьезно сообщает:
– Я, наверное, уже объелась, Лень, потому что у меня в животе что-то ходит большими ногами.
– Да ну? – пугается Ленька. – Говорил, не ешь много.
– Ты ничего не говорил…
– Еще заболеешь теперь! – волнуется Ленька.
– Нет, я не заболею. Я просто пересплю это время.
– Ну, так не выходи после обеда, ложись спать!
Динка соглашается. Она действительно так переполнилась арбузным соком, что даже щеки у нее лоснятся и нос стал розовый, как у поросенка.
– Ты ничего не ешь, Диночка… Может, тебе нездоровится? – спрашивает мама.
– Нет, мне очень здоровится, – отвечает Динка и обводит взглядом все лица за столом.
«Это им всем нездоровится», – думает она, замечая необычную бледность матери, втянутые щеки Кати и окаймленные голубоватой тенью глаза Алины. О Мышке и говорить нечего – Мышка стала похожа на пестик внутри цветка. Никич и тот совсем засушился к концу лета. А говорят, что на даче люди поправляются… Вот так поправились, нечего сказать! Ей и жалко всех, и почему-то смешно. Но когда взрослые молчат и хмурятся, то смеяться нельзя. Нельзя и рассказывать что-нибудь. Катя сразу закроет рот одним словом: «Прекрати!»
Ладно. Динка с трудом дожевывает свою котлету и вылезает из-за стола.
На Волге гудит пароход. Катя вскидывает глаза на Марину и тихо говорит:
– Уже шесть часов…
Марина кивает головой, молча катает по скатерти хлебный шарик.
Никич двигает седыми бровями и, откашлявшись, глухо бросает в сторону:
– Теперь уж так или иначе…
Алина быстрым тревожным взглядом окидывает лица взрослых и вытягивает из воротника шею, как будто ей душно.
– Кто-нибудь должен приехать, мама? – звонким голоском спрашивает Мышка.
– Нет, почему же? Сегодня не воскресенье, – отвечает мать. Но голос Мышки прерывает тягостное молчание за столом.
– Теперь уж на дачах посвободнее стало. Многие в город переехали, – говорит Никич.
– Да. И на пароходе заметно меньше пассажиров, – вставляет Марина.
– Осень… – жестко и холодно бросает Катя. И все глаза устремляются в сад, на пожелтевшие верхушки деревьев, на покрасневшие кусты и цветные мохнатые астры на клумбе. Осень – это длинные, тягучие дожди и холодный ветер. А сейчас еще тепло, и над садом летают белые пушинки, и листья еще изо всех сил цепляются за свои ветки…
– Бабье лето… – уточняет Никич.
У Алины делается несчастное лицо: скоро начнутся занятия в гимназии, а мама еще ничего не говорит о переезде в город. Да и как можно сейчас говорить об этом… Словно грозная туча нависла над их домом; Алина чувствует это в каждом слове, в каждом движении взрослых… Ее не обманешь. Не обманешь и чуткую Мышку.
– Катечка, – прижимаясь к плечу тетки, тихонько говорит она, – ты, может, с кем-нибудь поссорилась? Ты обиделась на что-нибудь, Катечка?
– Нет, Мышка, не беспокойся, – ласково отвечает Катя, принуждая себя улыбнуться. – Откуда ты взяла?
– Я так… – вздыхает Мышка, не зная, что сказать.
Одна Динка не беспокоится. Все уже пережито ею: и тяжелый заговор молчания, и круглое одиночество в отсутствие Леньки, и мучительные страхи, и гнетущее беспокойство за Марьяшку, и разлука с Линой… Динка знает теперь, что мысли могут одолеть человека, если позволить им разыграться, да еще если не просто думать, а все свое думанье представлять себе в лицах, с разговором и разными житейскими мелочами, убеждающими в полной действительности надуманного… Эге! Она этого больше не допускает, выработав несколько простых приемов, вроде «Карла и Клары», а то и просто вскакивает, бегает, поет, повторяет себе в защиту: «Ничего, ничего! Головешка-бомбежка! Я тебе придумаю! Я тебе придумаю!»
