Закудрявились гребни волн белой пеною, словно сама матушка седою головой покачала:
– Пусть не плачет, не горюет вихрастая. Жизнь еще велика, мы свидимся… И приму я ее, и обласкаю, только передай ей завет мой – пусть придет ко мне с чистой совестью, с теплым сердцем, к чужому горю отзывчивым, с трудовыми руками, а не с барскими ручками, чтобы все люди сказали: хорошая девочка Динка, не посрамила она свою матушку Волгу…»
Долго-долго плакала Динка… А в соседней комнате тревожно прислушивались к ее плачу Марина и Ленька.
– Что же пишет ей Никич? Не заставит он плакать зря, – теряясь в догадках, шептала Марина.
Ленька стоял у окна и, стиснув зубы, думал о том, что напрасно увел свою Макаку с утеса, лучше взял бы ее за руку и пошел с ней по белу свету… Ни одной слезинки не уронила б она, всех обидчиков ее убивал бы на месте он, Ленька. Лучше б им и на свет не родиться… А здесь… Не хозяин он здесь, не защитник… Стоит как столб и не смеет вступиться…
Леня круто повернулся к Марине.
– Мать, – глухо сказал он, не замечая, что впервые называет ее этим именем. – Уйми ее… Или я сам пойду!
– Потерпи, Леня, голубчик… Ничего не сделает Никич зря.
– Все равно, мать… Хоть бы и Никичу, а не дам я ее слезами извести!
Марина осторожно открыла дверь Динкиной комнаты. Динка подняла распухшие от слез глаза. На коленях ее лежал большой лист, исписанный печатными буквами: материнский завет Волги вихрастой девочке Динке…
Утром Динка вложила послание Волги в конверт и отдала его на хранение в самые верные руки:
– На, мама… Спрячь.
Глава 15
На всех пятерках
Приближалось время роспуска младших классов на летние каникулы. Динку нельзя было узнать.
– Это не девочка, это божья коровка, – говорила, закатывая глаза, классная дама. – Я еще никогда в жизни не видела таких быстрых превращений. Такая тихая, строгая, благородная девочка…
На уроке Динка ловила каждое слово учительницы. Когда ее вызывали, она вспыхивала и так торопилась отвечать, что Любовь Ивановна с доброй улыбкой говорила:
– Не спеши, не спеши… Я вижу, что ты выучила урок.
Дома Динка не расставалась с учебниками. Выпросив у матери несколько копеек, она бежала в соседнюю лавчонку и на свой лад готовилась к занятиям. Усевшись на постели, она извлекала из своего ранца все, что приобрела на свои жалкие гроши. Обычно это были две-три конфетки в ярких обертках, тоненькая шоколадка и яблоко. Привязав эти лакомства на длинную нитку на некотором расстоянии одно от другого, она укладывала свои сокровища под подушку, выпустив наружу небольшой кончик нитки… Затем, разложив вокруг себя учебники и тетради, начинала усиленно повторять все, что ее могли спросить. Когда же ей казалось, что энергия ее ослабевает, она осторожно наматывала на палец кончик нитки, тихо повторяя:
– Ловись, рыбка, большая и маленькая…
Рыбка ловилась. Сначала маленькая – в виде конфетки, потом побольше – в виде шоколадки, и так как самое лучшее приберегалось к концу, то напоследок из-под подушки вылезало румяное яблоко…
– Ловись, рыбка, большая и маленькая, – шепотом говорила Динка и каждый раз при появлении «рыбки» удивленно восклицала: – Ой, что это? Кому это?
По строгому приказу матери никто из домашних не вмешивался в занятия Динки, не спрашивал ее ни о чем и не надоедал ей советами.
Только Мышка, пробегая через комнату и делая вид, что ничего не слышит и не видит, давясь от смеха, шепотом рассказывала домашним, что Динка уже вытащила за нитку все конфеты и теперь догрызает яблоко.
– Ох и хитрая бестия! – хохотал Вася. – Дай бог, чтоб за все эти конфеты она хоть как-нибудь перелезла в третий класс!
– Перелезет! – уверенно говорил Леня.
– Не знаю, почему мама поощряет все эти выдумки! Но она хоть занимается или просто сидит ест конфеты? – с раздражением спрашивала Алина.
– Нет, она занимается! Всю тетрадку примерами исписала. И потом, по русскому… У них в классе после каждого диктанта девочки выписывают в отдельную тетрадь свои ошибки. А сейчас Динка вытащила эту тетрадь и раз по двадцать пишет каждое слово, – как всегда стараясь защитить от нападок сестренку, рассказывала Мышка.
А Динка действительно занималась. Заедая «рыбками» страничку за страничкой, решая задачки и примеры, она сидела часами и, когда ее звали обедать, выходила в столовую, настороженно оглядывая лица взрослых. И несмотря на то, что все молча утыкались в свои тарелки или заводили какой-нибудь отвлеченный разговор, Динка чувствовала, что над ней смеются, и очень обижалась. Проглотив наскоро свой суп и положив на хлеб котлетку, она, по старой детской привычке, искала утешение на кухне. И хотя на кухне вместо Лины была теперь черноглазая Маруся, которая вместе со всеми любила посмеяться над чудачествами девочки, Динка все же находила у нее утешение. Когда, усевшись за плитой, Динка горько и протяжно вздыхала, Маруся с сочувствием говорила:
– Не тявкай, не тявкай! Хай воны смеются! С посмиху люди бувают!
Случались и срывы. Выходя на часок погулять, Динка вдруг соблазнялась медленно идущим в горку трамваем, прыгала в него на ходу и, бездумно прокатившись несколько остановок, вдруг вспоминала, что ушла ненадолго, что на кровати у нее разложены учебники и что завтра ее могут вызвать к доске. Гнев на себя, досада охватывали Динку.
«А ну пошла домой, бессовестная! Лентяйка несчастная! Ох, Волженька, голубушка, как мне трудно, как мне трудно…» Так, подгоняя себя и жалуясь, Динка боролась сама с собой, и ни один человек ни в школе, ни дома не мог понять, что сделалось с этой озорной, непоседливой девочкой. Получая свои заслуженные пятерки, она так радовалась и так сияла, садясь за парту, что батюшка, который хорошо помнил недавние шалости Арсеньевой, теперь нередко указывал на нее перстом и, поднимая глаза к потолку, говорил:
– Кого господь хочет наградить, тому прибавляет разума.
Алина, которой Любовь Ивановна нередко хвалила теперь сестру, не доверяла таинственному превращению Динки и, недовольно оглядывая смиренную фигурку, приютившуюся на переменке в уголке зала, подозрительно спрашивала:
– Что это ты какую тихоню из себя разыгрываешь? Как будто учителей боишься.
– Я не как будто, я их по-настоящему боюсь. Я вообще умных людей боюсь, я все не так делаю, не так говорю… Я боюсь показаться дурочкой, – искренне пожаловалась Динка.
– Что это за чепуха такая? – рассердилась Алина. – Ты смотри не переиграй, а то подумают, что ты подлиза!
– Нет, что ты! – испугалась Динка. – Про тебя же так никто не думает. Ты же не подлиза, ты пятерочница, а все пятерочницы очень тихие.
– Ну, Дина… Я маме скажу! – ничего не поняв, пригрозила на всякий случай Алина.
И она действительно пожаловалась матери, но мать только повторила свой наказ не трогать Динку, не вмешиваться в ее дела. Леня решительно поддержал мать:
