– Ах, Леня, Леня! – вырвалось вдруг у Динки. – Если б сказал ты мне тогда правду, что убили Якова, я бы их всех нашла!
– Да откуда же я знал… – начал было оправдываться Леня, но Жук перебил его:
– Стойте, слушайте дальше, что было. Вот не утерпели мы все-таки, выбрались все, рано-рано поехали, с первым поездом. Матюшкиным боялись след указать и все Иоську от глаз прятали. А сами слабые, Пузырь еще одним глазом глядеть не приспособился…
– Как? Это тогда ему выбили глаз? – с ужасом спросила Динка.
– Тогда и выбили, – ответил Жук. – Ну, да дело не в этом: когда б ни выбили, а непривычно ему с одним глазом. А у Уха обе руки были сломаны, только-только приживать стали. А у меня ребро и голова… Идем лесом, еле тащимся. Пузырь Иоську на плечах несет. А весна кругом! Почти что снег сошел, цветочки из-под снега синенькие торчат. Шли, шли… Ну, остановимся и опять к Иоське приступаем: ты скажи, если соврал, мы бить не будем, сами битые, но мы хоть зря дорогу эту ломить не будем. А он опять свое: «Идем, идем, уже скоро!»
– Сам-то на плечах у меня сидит, так ему и скоро! – захохотал Пузырь.
– Ну, дотащились мы до развилки. Увидел Иоська свою хату, да портрет матери, да еще то место, где отца убили, и зашелся. Кричал, кричал… Мы и так и сяк, а он: «Папа! Папа!..» Ну, что делать? Сели мы тут на крыльце посреди битого кирпича – хоть плачь, хоть падай. И мальца жалко, и себя жалко. Вот, думаю, зачем он нас сюда привел, отца с матерью помянуть хотел. Но и ребята так поняли. «Бери, – говорят, – его Цыган, и пойдем назад, а то, как стемнеет, и дороги не найдем». Взял я Иоську за руку. «Пойдем, – говорю, – на поезд… Попрощался с отцом, матерью, и пойдем! Мы тебя бить не будем, мы не звери, только кончай свою музыку, и пойдем!» А он глянул на меня да и спрашивает: «А деньги как же? Пойдем, – говорит, – я покажу где…» Ну, переглянулись мы – и за ним. Снесли его на плечах в овраг, а в овраге еще снегу по пояс. Глядим, ведет он нас к этой стене, а дверь-то известкой замазана, не отличишь ее от стены, но, глядим, он вытащил из-под стрехи здоровый ключ, тяжелый такой, как гиря. Ну, обнадежились мы, давай шарить по стене, куда этот ключ сунуть. Глядим – сбоку замок. Вставили ключ, а замок-то заржавел, и сил у нас нет повернуть его. Ну, опять же сбегал Пузырь с Иоськой наверх, нашли где-то старый чайник с маслом, влили это масло в замок и опять давай ворочать. До самого вечера крутились мы с ним, когда вдруг щелкнул он, а дверь-то не открывается. Ну, Иоська вроде вот Динки: «Она, – говорит, – боком едет, тащите ее боком. И маслом полить надо, отец маслом поливал». А куда маслом, уж мы и руки отморозили – снег отгребали, – но все-таки удалось нам сдвинуть эту дверь с места: не всю, а так, чтобы пролезть хоть можно. Зашли в этот самый подвал, а Иоська дрожит весь. Темно, как в могиле. Зажег я спичку. Гляжу, стол и лампа на столе с керосином. Зажгли мы лампу, задвинули дверь, заложили засовом и огляделись. А Иоська на печку показывает: коло печки дрова, а топить ее нельзя, потому как труба на полу валяется. Но тут рядом керосинка стоит и бутыль с керосином в углу. Одним словом, вот, как видите, так все и было, – сказал Жук, обводя рукой подвал. – Только еще в углу вот этот куль с мукой стоял да гречка и сало в макитре…
– Это моему отцу за сапоги дали… Он на всю деревню сапоги шил, – с гордостью сказал Иоська.
Глава 44
Тайна старой корчмы
Динка только сейчас заметила в углу шкафчик, икону с лампадкой и под самым потолком длинные полки с книгами.
– Ну, дальше, значит. Нашли мы в шкафчике сахар и чай в банке, свечи и гречневую крупу тоже в банке, вроде из-под леденцов, нашли соль… И про деньги забыли. Давай кашу варить! Снова полезли в дверь – теперь она уже легче пошла от масла, – набрали снегу в ведро и давай куховарить, потому как голодному еда дороже всего. А керосинка горит исправно, не дымит, не коптит. Сидим на кровати, греемся. И одеяла тут, и подушки, только отсырело все за зиму, видно.
Ну попили мы чаю, съели кашу недоваренную, с салом, а Пузырь и говорит: «Давайте, братцы, тут жить! Поставим куда-нибудь трубу, будем печку топить – чем не жизнь?»
«А куда, – говорю, – ты трубу вставишь? Тут никакого отверстия нет!»
А Иоська и говорит: «Отец топил один раз, я помню, и дым вот здесь, сбоку, в овраг шел».
Давай опять искать. Шарили, шарили по стене, а фортка-то, она в двери оказалась. Набрел я пальцами на засов, опять посветил лампой. Ну, вовсе мы повеселели. А на дворе уж ночь, и в подвале сыро, холодно. Сложили мы трубу в трубу, повернули колено в фортку, и пошла музыка! Дрова сухие, а печка железная, раскалилась докрасна, аж жарко стало! Развесили мы одеяла, давай сушить. И сами разулись, постелили на пол рядно. Чего лучше?
Про деньги уж не спрашиваем. Не верим мы этому и мальцу поминать не хотим: наплакался он и так вдоволь, хватит, думаем, с него. А он нет, поел маленько, сидит за столом, глаза трет, а сам все на стенки смотрит да и говорит:
«Цыган! Папа сказал, в стене есть шкафчик и там деньги, только он под иконой, в углу…»
Ну, взяли мы лампу, стащили икону. Глядим – верно…
Жук вдруг вскочил, взял со стола лампу. Все двинулись за ним.
– А ну, Пузырь, сымай икону, – торжественно скомандовал Жук.
Пузырь снял икону. Под ней оказалась чуть приметная дверца с задвижкой.
Жук отодвинул задвижку, открыл дверцу и осветил внутренность потайного шкафчика. Там лежал старый, затертый кошель. Жук открыл его и с брезгливой усмешкой высыпал на стол кучку медных и серебряных денег.
– Вот, – сказал он, – звенят, как плачут…
– Отец брезговал этими деньгами… Он говорил, что дед Михайло у мужиков их отнимал… Поймает в лесу мужика с хворостом, пригрозит ему тюрьмой, мужик и отдает последние копейки… – морщась, пояснил Иоська. – Не клади их на стол, Цыган!
Цыган усмехнулся, сгреб всю кучу, бросил ее в кошель и запер в шкафчик.
– Нам и самим они не по душе… Конечно, поначалу обрадовались: взяли на еду, на одежду, обувку покупили да еще кое-что. А вообще не трогаем. Это деньги на Иоськино ученье, для этого дед и копил, так и отцу завещал. Так что на них не разживешься, и красть нам Иоська больше не велел, – улыбнулся Жук.
– Я им не велел. Я так и сказал: берите хоть все деньги, а красть нельзя, – с наивной важностью заявил Иоська.
Все засмеялись, а Динка провела рукой по лбу и, хлопая ресницами, сказала:
– Я как во сне, Леня. Что это такое?
– Это тайны старой корчмы! – засмеялся Леня. – Действительно, похоже на клад!
– Вот интересно, правда? – подхватил Жук. – И монеты ведь не старинные. Верно, дед Михайло всю жизнь их собирал!
– Он был лесник. Нехороший был дед. Отец говорил, что он с мужиков шкуру драл, вот и скопил с этого! – снова повторил Иоська.
– Кто знает, как тут было. Может, и лес крал да продавал. Тут деньги всякие собраны. Был даже один золотой, это не наживешь честным трудом, – согласился Жук. – Но как бы там ни было, а мы теперь живем честно, и такой у нас прынцып, чтоб больше не красть!
