– Три года назад еще обещали сделать, так и не сделали, – отец опустил стекло в дверце и выставил в окно руку. – Теперь впереди двадцать километров терпения, ничего здесь не меняется…
Но, как оказалось, терпения потребовалось несколько больше. Двадцать километров закончились, потом закончились тридцать и даже тридцать пять, а асфальта не возникало. Машина ползла на второй передаче, стоило хоть чуть ускориться, как начинали стучать зубы и брякать правая передняя стойка. Отец снова злился, и Синцов, кажется, понимал, почему – отец хотел по-скорому закинуть его к бабушке и побыстрее удрать из Гривска.
– А другой дороги туда нет? – спросил Синцов, когда почувствовал, как от тряски заболел живот.
– Есть еще две, – ответил отец. – Но они хуже этой, эта самая хорошая.
Синцов вздохнул. Дорога действительно была раскатана катастрофически. Фуры и прошедший дождь окончательно изуродовали ее, превратив в малопроходимое месиво, из которого то тут, то там торчали обломки асфальта. Когда «Опель» чиркал по ним днищем, отец скрежетал зубами и проклинал все подряд, начиная с производителей седанов экономкласса, выпускающих машины с предательски низким клиренсом, заканчивая районными коррупционерами от дорожной индустрии, расхищающими бюджеты. Синцов думал про другое. Он представлял, как проведет предстоящее время в Гривске. И как невыносимо будет это время, каждый его час.
В Гривске Синцов не бывал никогда, хотя отец и грозился отправить его погостить к бабушке чуть ли не каждое лето. Но обычно все было по-другому, обычно бабушка сама приезжала к ним на Новый год, привозила варенье, соленые грузди и сушеные груши, груши Синцов любил особенно. И бабушку тоже любил. Но ни груши, ни даже бабушка не могли оправдать лета, проведенного в Гривске.
Но другого выбора у Синцова не было – в июне они продали квартиру, а в новую вселялись только в сентябре, и все лето жить было негде. Мама с сестрой Людмилой уехали к бабушке в Калининград, отец собирался все это время жить в офисе и уже купил для этих целей раскладушку, Синцова же сбросили к другой бабушке, папиной маме, в Гривск.
До Гривска было четыреста с лишним километров, отец посчитал, решил, что своим ходом будет дешевле, и они отправились на машине.
Четыреста километров пролетели не сказать, что незаметно, но кое-как почти незаметно, однако последние версты оказались трудны. И чем ближе они подбирались к Гривску, тем непроходимей становилась дорога, и Синцов стал подумывать, что не зря они поспешили с обгоном джиперов, если теперь они встрянут в лужу, будет кому выдернуть.
Но все получилось несколько по-другому. За семнадцать километров от города «Опель» в очередной раз наскочил на камень, который слегка подмял левый порог и поставил глубокий скол на дверце. На этом внедорожное терпение отца истощилось, он проклял родину Сусанина страшными проклятиями и свернул с шоссе в лес.
Синцов заметил, что, возможно, стоило немного потерпеть, недалеко осталось, на что отец сказал, что эту дорогу он помнит с детства, они тут всегда на великах гоняли, тут гораздо ближе, и вообще.
Со времен «всегда» все несколько изменилось. Лесная дорога подзаросла, так что машина двигалась по узкому коридору между деревьями, по корпусу скрипело и корябало.
Синцов заметил, что никогда не поздно вернуться, но отец только злобно промолчал.
Когда ветви начали скрести по крыше, Синцов попытался воззвать к голосу разума в очередной раз, но в очередной раз не был услышан. На девятом километре лесного пути они все-таки встали, машина закопалась в колеи, села на брюхо и дальше не пошла, сколько отец ни газовал.
Пришлось Синцову вылезти и толкать, упираясь плечом в пыльный багажник. Толку от толкательной силы Синцова оказалось немного, помаявшись полчаса, отец плюнул и пнул машину в бампер, из-под бампера выпала высохшая лягушка. Некоторое время отец терзал телефон, затем вздохнул и смиренно отправился к переезду за трактором, Синцов же остался сторожить «Опель», разумно рассудив, что в машине надежнее, и комаров меньше, и от волков, если что, можно отгудеться, и, кстати, кондиционер, в то время как вокруг уже парил душный давящий полдень. Синцов разложил сиденье, запустил обдув, лежал в кресле, смотрел в небо и размышлял о том, что дух Сусанина не следовало беспокоить без крепкой нужды, глядишь, и добрались бы без потерь, потихоньку.
Жара, синее небо, в лесу пели птички, каникулы в самом разгаре, но Синцову от этого весело не было, он все думал про кровожадных волков, безмозглых лосей и, наверное, росомах, про всех зверей, которые всегда не прочь погубить беззащитного человека в лесу. О том, что предстоит мучительное время, наполненное незнакомым городом и отсутствием смысла пребывания в нем.
Обычное лето Синцова делилось на три неравноценные части. В июне он по настоянию родителей на протяжении трех недель в составе трудового отряда убирал городские улицы, озеленял дворы и строил детские площадки. Денег за это много не платили, однако таким образом Синцов отдавал обществу долг. Сам Синцов не очень хорошо понимал, в чем заключался этот самый долг, но в начале лета спорить с родителями еще не решался.
Первый месяц был относительно терпим, отбыв трудовую повинность с утра, Синцов выходил в вечернюю свободу и жил не без приятности. Потом наступал июль, время неотвратимого семейного отдыха. Весь год мама и отец выбирали страну, побережье, отель и береговую линию, выбирали обстоятельно, тщательно изучая отзывы на туристических сайтах, отчеты в соцсетях и записки путешественников периода Великих географических открытий. Совместный вояж скреплял семью, расширял кругозор и сужал мозг, Синцов ненавидел это мероприятие, но не участвовать в нем можно было лишь по уважительной причине, например, пребывая на смертном одре. Болгария, Турция, Тунис, Таиланд, Куба, только один раз Синцову понравилось путешествие – это был круиз на океанском лайнере к Карибским берегам, и все время пути Синцов болтался по кораблю, питался бесплатной пиццей, пил газировку и любовался закатами.
Третий период, август, был самым счастливым временем лета. В августе родители отставали от Синцова, и он погружался в бездельную жизнь, леность и праздность. Синцов ждал это время, это было лучшее время в году, и теперь, когда счастливый август обернулся внезапной тоской, Синцов немного злился. Злость распространялась на Гривск и на всю поездку. Да, лето обещало быть незабываемым. Сегодняшнее путешествие это только подтверждало.
Синцов попробовал послушать радио, но в лесу с ним было еще хуже, чем на дороге, музыка сюда вообще не добиралась, даже про кольщика. Из динамиков доносились исключительные шумы, которые сильно угнетали мозг, эти шумы, жара и укачанность организма привели к тому, что Синцов уснул.
Это был утомительный полуденный сон, тяжелый и яркий, такими могут быть только дневные сны, ночью такого сна не дождешься. Синцов увидел яркие пятна, услышал чье-то далекое пение, и еще более далекий железнодорожный состав, и сквозь сон сумел подумать, что он не слышал поездов уже давным-давно, а сейчас ему понравился этот звук, и кроме него еще какое-то чириканье услышал, и снова разноцветное драже из солнечных капель. Некоторое время Синцов держался, стараясь сохранить контроль над сном, но, конечно, не сохранил.
