Грошев сильно почесал голову, сорвался, отплыл, двумя гребками вернулся к тросу.
– Я Лобанову предложил притормозить на пару лет, но у Лба уже руки горели, хотел плазму на стену, хотел в Halo погонять. Я его пожалел, сразу дал три номинала не сходя с места. Он от радости прыгал. А мне достались шесть мешков и скандал – я ведь деньги у отца без спроса взял.
– А потом?
– Потом было смешно.
Грошев закрыл глаза.
– Отцепляемся, – сказал он. – Долго тоже нельзя, можно воспаление легких получить. Надо и погреться немного.
Грошев отцепился, и Синцов тоже отцепился, течение отнесло их к середине реки, к отмели, к небольшому песчаному островку. Синцов вылез из воды и только теперь почувствовал, что замерз. Что холодно.
– Я как-то на этом тросе перевисел, потом три месяца бронхитом мучился, – Грошев постучал себя по груди. – Надо погреться…
Он принялся делать гимнастику, приседал, размахивал руками, громко дышал.
– Ты недорассказал, – напомнил Синцов. – Про ЧЯП. Ты взял деньги у родителей, купил монеты, а потом?
– Потом было действительно смешно…
Грошев упал на песок и стал отжиматься.
– Царяпкина сказала, что ты миллионером почти стал, – поежился Синцов.
Грошев отжался двадцать раз, сел на песке.
– Она преувеличила, – сказал он. – Кстати, Лоб мне монеты продавать помогал. Видел бы ты при этом его лицо… А видел бы ты лицо отца, когда я принес домой деньги! Вот это было да, смешно, я смеялся.
– А дальше?
– Дальше…
Грошев начал рыть в песке ямку.
– Дальше отец стал меня… немного сторониться. Точно я ему…
Грошев замолчал, стал закапывать ногу.
– Да, отец стал меня тогда опасаться. Стал опасаться… Но деньги взял.
Глава 7. Телефон Бога
– Костик, – позвала бабушка. – Костик, иди сырники кушать.
Отказываться от вечерних сырников было бесполезно, Синцов знал это. Если отказаться от них сейчас, то утром бабушка станет вздыхать и выставлять сырники на стол, и пододвигать ближе, охать, что творог сейчас делают жидкий, а уж почему он такой дорогой, вообще никто сказать не может. А ваниль, между прочим, настоящая, ей одна цыганка еще в восемьдесят пятом продала трехлитровую банку, сейчас такой ванили не найдешь… Короче, сырники придется съесть. Иначе послезавтра бабушка разогреет их к завтраку, разогреет в сковороде, микроволновку она не признает, микроволновка ведь излучает, разогретые сырники будут твердыми, маслянистыми и несъедобными.
Сырников оказалось много, миска с горкой, кроме того, к этой миске прилагалась миска поменьше, со сметаной. Синцов покорно уселся за стол и стал есть, предварительно порубив сырники вилкой. Бабушка смотрела на него одобрительно, хорошие дети всегда хорошо кушают, вспомнил Синцов.
Хорошо хоть без шкварок, думал Синцов. Бабушка очень уважала шкварки и старалась добавлять их во все блюда. Если в макаронах шкварки могли хоть как-то сойти за карбонару, то шкварки в варениках выглядели странно. Впрочем, бабушка быстро сообразила, что внук Костенька от шкварок не в восторге, и добавляла их теперь немного, только для вкуса и с краешку.
Бабушка подложила сметанки и поинтересовалась:
– Ты про Грошева спрашивал тогда, зачем спрашивал?
– Да просто. Мы в магазине встретились, познакомились.
– Ты с ним не вяжись, – сказала вдруг бабушка.
– Почему?
– Не вяжись лучше, – опять посоветовала бабушка. – От греха подальше.
– А что с ним не так? – Синцов выбрал сырник побольше, сгрузил на тарелку.
Отметил, что изюм в сырнике действительно похож на тараканов, кто-то из классиков был точен и прав, полил сырник сметаной.
– Я тебе про мать его не рассказывала, – бабушка не удержалась и тоже стала есть сырник. – Так в школе это его новая мать работает, Галина, а настоящая его мать умерла, отец другую взял.
– И что? – спросил Синцов.
– Когда его настоящая мать умерла, его в больницу забрали, – сообщила бабушка полушепотом и, выдержав паузу, совсем уже шепотом добавила: – По головному делу.
Бабушка приложила для наглядности ладонь ко лбу.
– Полгода там пролежал, думали, и не выйдет уже.
– Псих, что ли? – усмехнулся Синцов и подумал, что везет ему с психами, как с кем ни познакомится, так снова псих.
– Не псих, а полубелый, – объяснила бабушка. – Он потом как из больницы вышел, еще долго немтырил, ему здравствуйте, а он мычит да в сторону смотрит. И бегом везде бегал, как собачонок, ходить совсем не мог, все только бегом и бегом.
Бабушка улыбнулась. Синцов подумал, что бабушка, может, путает. Вчера она помнила мало, а теперь вдруг воспоминания посыпались, и в этих воспоминаниях Грошев был совсем не такой, каким его успел узнать Синцов.
– Помню, ухо у меня заболело, так я к ним за синей лампой ходила, у них осталась еще. Захожу, а в ограде как раз Петька сидел, играл во что-то. Я захожу, а он как меня увидел, так и кинулся. Испугался, побежал, да об скамейку стукнулся, все лицо себе подбил, кровь течет, а он от меня под крыльцо зарылся. Людей тогда сильно боялся.
Синцов съел предпоследний сырник с тараканами и подумал, что скоро он не будет влезать в штаны. Гривск его тоже изменит, немного передует, немного выплюнет.
– Сейчас-то Петр, конечно, уже нарочный стал, – заключила бабушка. – В магазине всегда пропустит, на мотоцикле подвезет. Но все равно… Кто его там знает, в психическое-то просто так тоже не забирают. Новая мать у него хорошая, учительница, они дружно живут… Но ты с ним не вяжись.
– Ты же говорила, он нам родня, – напомнил Синцов.
– Да тут у нас полгорода родни, девать некуда, хоть соли. Еще будешь сырников?
– Нет. На ночь не хочу.
– Тогда чай пей. Сам уж нальешь.
Бабушка налила себе чаю, размешала ложку меда, ушла в комнату. Синцову чаю не хотелось, он налил себе кипятка, раньше никогда кипяток не пил, а вот вдруг захотелось.
Кипяток понравился. Оказалось, что в нем есть свой строгий вкус, пьешь себе и думаешь, пьешь и думаешь.
Показалась бабушка.
– А может, и не так, – сказала бабушка.
Она села к печке, открыла дверцу, рвала на кусочки упаковку от лекарства, забрасывала клочки в топку.
– Может, я и зря это про Петьку. Мало ли что бывает? Вон твой отец до пятнадцати лет суп не мог есть, а ничего, человеком вроде стал.
– Мы завтра в область думаем съездить, – сказал Синцов. – Погулять там, то, се.
– Ну и съездите. Чего дома-то сидеть? Все развлечение. Мне купишь кое-что, мне уже давно надо…
