– Почему же он лгун?
– Лгун и манипулятор. Наглый и беззастенчивый манипулятор. И ты не первый, кто повелся, кстати.
– В каком смысле повелся?
Царяпкина всепонимающе ухмыльнулась.
– В каком смысле повелся? – снова спросил Синцов.
– Как дитё малое повелся, в этом смысле, – пояснила Царяпкина. – Как баран на новые ворота. Ты думаешь, для чего Чяп с тобой дружбы водит?
– Он не водит, я ему просто помогаю. Мне делать нечего, вот я и помогаю. Монеты перебираем. А что такого?
– А, уже до перебора дошло… Ну-ну.
Царяпкина зловеще ухмыльнулась.
– Что ну-ну?
– Вроде не похож.
– На кого не похож?
– На дурака. На защитника сирых, убогих, колченогих всяких. По этой части больше я, но меня Грошик уже давно обмануть не может.
– А почему не похож? А вдруг я закоренелый гуманист?
– Гуманист? Ну да, наверное, гуманист. Не, точно, ты на самом деле гуманист.
Царяпкина сочувственно покачала головой.
– Только гуманист может водиться с Грошевым.
– Почему?
– Потому что… – Царяпкина вытащила из кармана кардигана щепку. – Потому что все в нашем Гривске считают Чяпика стуканутым. После той аварии он почти полгода в дурдоме просидел, а потом еще… Он такую чепуху нес, что от него в школе все, как от чесоточного, шарахались. С тех пор его и считают…
Царяпкина выразительно постучалась головой о ствол ближайшей березки.
– Мутантом, – Царяпкина потерла лоб. – Его считают мутантом, никто с ним не хочет дружить. Ну, кроме бандеросов типа Лобанова.
По лбу Царяпкиной пробежал шустрый муравей, видимо, прибился с березы. Царяпкина попыталась прибить его ладонью, но только несколько раз звонко хлопнула себя по лбу – хлоп-хлоп-хлоп.
– Вот он и выискивает себе приятелей из неместных. Подлавливает как бы невзначай. Подкидывает редкие монетки и рассказывает про удачу. Типа того – о, чувачок, да к тебе прицепилась удача, ты нашел раритетную симбирскую полушку! Это надо использовать! Куй железо, пока горячо!
Царяпкина еще раз хлопнула по лбу, уже не в охоте на муравья, а просто так, для души, видимо.
– Зачем?
– Комплексы. Хочет выглядеть нормальным, хочет быть как все. Хочет показать всем, что и у него есть друзья. Что с ним может общаться не только такой упырь, как Лоб.
Нет, подумал Синцов. Ерунда. Вряд ли. Я бы заметил. Хотя как заметишь? Счастливые монеты ведь на самом деле…
И Грошеву ничего не стоило их подложить в мешки с перебираемой мелочью и в ручей. Да и в кассу «Светланы-М»…
Синцов почесал нос. Глупо ведь… И он идиот такой…
А если правда? Если правда, то у Грошева на самом деле серьезные проблемы. Психоз, можно сказать.
– А может, у него на тебя есть планы, – трагическим голосом произнесла Царяпкина. – Совсем другие.
– Например?
– А кто его знает? А вдруг он совсем…
В этот раз Царяпкина не стала подходить к березе и биться об нее, просто постучала себя кулаком по голове, и этот звук резонансом отозвался в пустотелом дельфине.
– А вдруг он свихнулся конкретно? – предположила Царяпкина. – Ну, то есть не для красного словца, а реально? У него же было повреждение мозга – было? А теперь вот оно разрослось и заполнило уже весь мозг, и он настоящий псих. А что, если он с тобой готовит… Ну не знаю…
Царяпкина широко махнула рукой.
– Вот поймает тебя, привяжет к стулу и зальет в глотку расплавленные крюгерранды!
Царяпкина схватила себя за горло и немного подушила, немного похрипела.
– Или вспорет живот и набьет его советскими десятикопеечными монетами!
Царяпкина схватилась за живот и тоже немного похрипела.
– Хотя это вряд ли, – успокоилась она. – Скорее всего, он просто тебя на бабки хочет выставить.
Этот вариант понравился Синцову меньше всего. Потому что как-то он был… похож на правду. Немного.
Царяпкина продолжала нагнетать.
– Все, повесит на тебя долг в полтора миллиона, а чтобы ты не очень дергался, подошлет тебе Лобанова с утюгом и паяльником. Знаешь, говорят, что Лобанов в прошлом большой мастер радиотехнических работ. Это он сейчас вроде как бизнесмен и меценат, а десять лет назад…
Царяпкина изобразила некое шкворчание, Синцов догадался, что таким способом она пыталась изобразить шипение жира под подошвой лобановского утюга.
Да и сам Грошев к радиотехнике, кажется, неравнодушен.
– Конечно, Лоб тебя пытать утюгом не станет, он теперь ведь тоже филантроп, на Новый год дарит детям из детского дома мандарины и шоколадки. Но это только его личина!
Надо верить людям, подумал Синцов. Никакой Грошев не псих. Нет, псих, конечно, но не такой, как пытается Царяпкина изобразить. И не похож он на подлеца, и на негодяя. Да и кто на такой развод купится? И Лобанов никакой…
Если честно, Лобанов как раз на мастера радиотехнических работ походил. И весьма.
– Нет, он тебя не будет пытать утюгом, – с удовольствием повторила Царяпкина. – Он даже не потребует переписать на себя квартиру. Ты просто будешь барыжить на них, как Папа Карло. Да, как Папа Карло.
Про Папу Карло Царяпкина сказала с неменьшим удовольствием. Вредная все-таки девчонка, не зря Грошев так говорил.
– Будешь в своем городе по выходным стоять на рынке с другими барыгами и впаривать лопухам разную фигню. Три года!
Царяпкина тоже ненормальная, подумал Синцов. Ну пусть, кажется, от этого у нее улучшается настроение.
– А ты что думал? – веселилась Царяпкина. – Только так. Зря ты сюда, Константин, приехал…
Врет, подумал Синцов. Неправда. Все это неправда.
– А все это из-за денег своих, – сказал Царяпкина. – Когда денег у него не водилось, нормальный пацан был. А как деньги завелись… Совсем гадский стал. Украл скульптуру. Вот нормальный человек украл бы скульптуру?
Синцов не знал.
Показался Грошев. С независимым видом преодолел территорию резиденции мэра, открыл белую калиточку, вышел на улицу. Приблизился, посмотрел на Царяпкину сочувственно, Синцов все понял. И Царяпкина тоже все поняла.
– Я сейчас сама к нему…
Она двинулась к дому, но Грошев поймал ее за руку и потащил прочь, что-то шепча на ухо. Синцов подобрал царяпкинский велосипед и стал догонять.
Грошев шагал с видом как ни в чем не бывальным, и издали казалось, что он просто положил руку Царяпкиной на плечо, что они юные влюбленные, возвращающиеся из кино про школу снегурочек. Но Синцов видел, что это совсем не так. Грошев прижимал Царяпкину к себе, держал ее рядом, чтобы она не вырвалась, крепко держал.
