– Но там же памятник культуры!
– Он не зарегистрирован, – возразил Грошев. – Ты понимаешь, что стройка газопровода – это вообще не в компетенции городской администрации, это федеральный масштаб…
Царяпкина хлюпнула носом.
– Там памятник культуры, а всем наплевать, – повторила Царяпкина. – А ты даже не Чяп – слишком много для тебя чести, слишком много. Ты не Чяп, ты Грош! И цена тебе грош, ржавый алтын, гнутая полушка.
Все, подумал Синцов. Все, Царяпкина явно переступила черту, за которой терпение заканчивается. Некоторые люди, когда ругаются, становятся умнее и сообразительнее, зло делает человека сильнее, хотя что тут удивительного, темная сторона Силы, скорость зла гораздо выше.
– Да не нужны твои Дятловы никому, Лен, – улыбнулся Грошев проникновенно. – Не нужны. Кому нужно пустое место?
– Что? – Царяпкина дернулась, чуть не подпрыгнула.
– Если со мной весь город не здоровается, то над тобой весь город смеется, – сказал Грошев. – Анекдоты про тебя рассказывают, в Интернете обсмеивают. Царяпкина-Царапкина, Элеонора Абзац…
– Какой еще Абзац?!!
Грошев снова нажал на рычаг колонки.
– Полный. Вся вторая школа над тобой чешуеет, а ты и не знаешь. Братья Дятловы, непризнанные гении, ага, как же! Ты ведь все это сама выдумала.
– Что я выдумала? – Царяпкина сняла очки.
Без очков Царяпкина выглядела совсем не грозно, скорее беспомощно, глаза у нее оказались слепые и заплаканные.
– Так что я выдумала? – спросила Царяпкина.
Она достала из рюкзачка клетчатый носовой платок и стала протирать им линзы.
– Ты, Лена, все выдумала, – повторил Грошев терпеливо. – Братья Дятловы не были гениями. Они не были даже талантами, так, обычные лепилы, которых в каждом городе полно. Тогда же Серебряный век был, тогда все стихи писали, и в книгах, и на заборах, везде только стихи. То, что они писали на заборах, не делает их выдающимися поэтами. То, что они бегали по улицам в занавесках, не делает их деятелями театра. То, что они раскрасили маслобойню…
Царяпкина уронила велосипед. Синцов отметил, что она, похоже, привелась в крайнюю степень бешенства.
– То, что они раскрашивали заборы, не значит, что они были художники, – повторил Грошев.
Из трубы потекла вода. Грошев подставил под струю кед.
– А то, что ты ходишь на двух ногах, не значит, что ты человек! – прошипела Царяпкина.
Грошев промочил кед и сказал:
– И уж совсем не значит, что культурная ценность присутствует в той старой халупе, которую собрались развалить газовщики. Удивительно, что она до сих пор не сгорела…
– Это ты сгоришь! – крикнула Царяпкина.
Она кинулась к Грошеву с кулаками, он не отступил, Синцов подумал, что сейчас наверняка случится жестокий массакр и всякая другая бойня, и не придумал ничего лучшего, чем рассмеяться.
Он рассмеялся, и Царяпкина отчего-то остановилась.
– Можно перенести избушку в сторону, – предложил Синцов. – Это несложно.
– Да кому нужна эта развалюха? – усмехнулся Грошев. – Она сгниет сама, если ее не трогать.
Но уже неуверенно.
– Ладно, – сказала Царяпкина. – Ладно, посмотрим. Оставайтесь…
Царяпкина подошла к велосипеду и стала его поднимать. С первого раза не получилось, велосипед неожиданно перевесил тщедушную Царяпкину, Царяпкина упала на него и стукнулась коленом о раму, ойкнула и зашипела. Синцов шагнул было помочь, но Царяпкина прострелила его таким жгучим взглядом, что он предусмотрительно отступил.
Со второго раза велосипед подняла и попробовала забраться на седло, но не получилось, видимо, ногу она все-таки повредила.
– Я главному архитектору от мэра звонил, – сказал Грошев. – Ты знаешь, что он мне сказал?
Царяпкина махнула рукой.
– Он мне сказал, что я слабоумный идиот. Что они пытались внести в объекты культурного наследия Бушуевскую церковь, так ее не внесли. Если уж церковь не внесли, то этот твой сарай… Он меня подальше послал просто!
Царяпкина уходила. На велосипед она так и не взобралась, шагала, как всегда, рядом, прихрамывая, и то и дело потирала колено.
Дошла до перекрестка и свернула направо.
– Надо поехать туда, – сказал неожиданно Грошев.
– Куда? – не понял Синцов.
– К халупе этой дятловской. На газовую нитку.
– Зачем?
– Поглядеть. Боюсь, что Царяпкина сунется туда, накосячить может, мало ли… Начнет под бульдозер кидаться. Скандал опять же. Надо было этот сарай самому потихоньку сжечь, стормозил, дурак…
– Когда поехать? – растерялся Синцов.
– Сейчас. Прямо сейчас. Сейчас.
До улицы Диановых они добрались за пятнадцать минут. Синцов запыхался, а Грошев стал выкатывать из гаража Бореньку.
Недалеко, пыльно и тряско. Грошев гнал по длинной пыльной просеке. Кочки, камни, ветки, пни и кучи земли, и горелые кряжи. Лес по сторонам. То есть вырубка. Синцов глядел по сторонам и думал, что это похоже на бритву. Был лес, сверху опустилась рука с триммером и легким движением выбрила полосу от горизонта до горизонта.
Усадьба Дятловых располагалась в трех километрах от Гривска. И это действительно была не совсем усадьба, небольшой домик на самом краю просеки, кривой, черный, с рябиной и остатками забора. Забор, как показалось Синцову, сохранился лучше дома.
Почему при прокладке просеки не срезали заодно и усадьбу, было непонятно, возможно, действительно решили внести в какой-нибудь там исторический реестр. А может, просто пожалели – домик выглядел настолько жалко и убого, что ни у кого не поднялась рука его ломать, не стали добивать умирающего.
Техника пылила неподалеку, два бульдозера и экскаватор. Экскаватор корчевал пни, бульдозеры расчищали пространство для труб. Постепенно приближаясь к избушке.
Грошев свернул перед самым домом Дятловых, заехал в лес, развернулся, заглушил мотор.
– Что дальше? – поинтересовался Синцов.
– Дальше будем ждать, – ответил Грошев.
– Чего?
– Царяпкину, конечно же.
– А если ее не будет?
– Будет, – заверил Грошев. – Я ее хорошо знаю. Она сейчас праведным гневом кипит, своих приятелей обзванивает. А они ее подальше посылают – они, конечно, дураки, но не такие законченные, как сама Царяпкина.
Грошев достал бинокль «Минск», хотя и без него все неплохо просматривалось.
– Они ее посылают, а Царяпкина от этого в дополнительное бешенство приходит. Так что скоро уже, поверь.
Облако пыли постепенно приближалось к родовому гнезду Дятловых. Синцов почувствовал, что ему их тоже жалко. Братьев Дятловых, то есть. Непризнанные при жизни, позабытые после смерти. А через несколько минут совсем ничего уже не останется.
