– Ладно, мы поедем, пожалуй, – сказал Грошев.
– Ага. Заезжайте еще, думаю, скоро хороший пласт пойдет, туда дома с Масловки свозили…
– Заедем, – пообещал Грошев.
– Заедем, – подтвердил Синцов.
К мотоциклу Грошев шагал подозрительно быстро, Синцов едва успевал. И ехали они тоже подозрительно быстро и другой дорогой, словно Грошев торопился. Или на самом деле торопился.
– Ну вот, – Грошев остановил мотоцикл после моста направо. – Не зря скатались.
– Да, таракан нормальный, – Синцов с удовольствием погладил таракана по спине. – Сеструхе подарю.
– Зачем?
– Не знаю. Винтажная штука, мне кажется. На столе красиво смотреться будет.
– Да… – Грошев кивнул. – Парадокс горшка.
– Что за парадокс горшка?
Грошев подбавил газу, мотор рявкнул на холостых.
– Правую свечу забрасывает, – печально вздохнул Грошев. – Парадокс горшка, это известная такая штука…
Грошев еще дернул газ.
– Ну вот представь – жил был ночной горшок в Париже шестнадцатого века. Даже не фарфоровый, глиняный, пусть с глиняными цветочками. Использовался по назначению тремя поколениями французов, потом ручка откололась, и его отправили на помойку…
Не нравился Грошеву звук двигателя, он соскочил с сиденья, стал прикладывать ладони к выпускным трубам, отчего двигатель начинал шептать.
– И вот через четыреста лет его продают с аукциона, счастливый владелец ставит его на почетное место в доме, а еще через два года сбывает в десять раз дороже, ну и понеслось. Время придает цену самым банальным вещам. А твой таракан – это упор для снятия ботинок.
Зря это он, подумал Синцов. Я бы думал, что это… Каслинское литье. А это упор.
Грошев заглушил двигатель, уселся за руль.
– Зачем ты тогда за него торговался? – глупо спросил Синцов.
– А я не за него торговался.
Грошев показал Синцову коробок.
– За ключи?
– Это не ключи. Это не ключи, это…
Грошев взял пальцами один ключ. Ржавый ключ, точно ржавый ключ, только и всего.
– Это копоушки, – сказал Грошев.
– В каком смысле?
– Приспособления для куртуазной гигиены. Вещь для благородных сословий. Похоже на ключ, или на маленькую ложечку, но это копоушка. То есть семь штук. Не знаю, каким образом Ливингстон их накопал, но это явно они.
Ковырялки для ушей. Инструмент куртуазной гигиены.
– И сколько… эти ушекопки стоят? – поинтересовался Синцов.
– Копоушки, – поправил Грошев. – Это копоушки. Штуки реально редкие, сколько стоят, не знаю пока…
– Зачем тогда нужны?
– Есть идея. У меня уже три штуки есть, если поискать, то еще пяток найду, думаю, тренд раскрутить получится.
– По копоушкам?
Грошев кивнул. Подышал на копоушку, хотел поковыряться в ухе, но передумал, вернул в коробочку.
– Да. Надо, конечно, материала поднабрать, штук пятнадцать-двадцать, – Грошев размышлял, перебирая пальцем копоушки. – Собрать коллекцию, отреставрировать, потом двигать. Сайт запустить, легенду придумать – типа, сама матушка Екатерина Великая любила почистить уши сим девайсом, что сам Вольтер в посылке с книгами прислал императрице несколько ажурных французских копоушек. Сам Суворов, переходя через Альпы, чистил уши серебряными копоушками. С тех пор в Швейцарии копоушку так и называют – «шпага Суворова»…
Грошев рассмеялся.
– Ты это серьезно?
– Вполне. Москва лопается от денег и мечтает о копоушках Вольтера и Суворова! Копоушка грядет, нет предела копоушке.
Грошев опять достал коробочку, достал одну копоушку, протянул Синцову.
– Бери. Не прогадаешь.
– Не, спасибо, – отказался Синцов. – Куда я с ней?
Синцову почему-то представился, но не Суворов, а отчего-то Барклай-де-Толли, сидящий перед камином и собирающийся опробовать в деле набор новеньких копоушек.
– Были еще такие специальные приборчики для уничтожения насекомых…
– Блохоловки, – вспомнил Синцов героическое фэнтези.
– Нет, блохоловки – это ерунда, ничего интересного. А вот клоподавки…
Грошев закатил глаза.
– Удивительные устройства, – вздохнул Грошев. – Шедевр технической мысли своего времени, изобретено в Швейцарии, кстати, в одной из самых известных часовых мастерских. Они и походили на часы, только маленькие, с горошину примерно.
Синцов издал сомневающийся звук.
– Сказку «Принцесса на горошине» помнишь? – тут же спросил Грошев. – Там как раз про это, ну, само собой, в преломлении. Принцессу бессовестно терзали клопы, и она никак не могла уснуть. И тут появился принц и предложил ей золотую клоподавку. Принцесса обрадовалась, сразу за него замуж выскочила, стали они жить долго и счастливо. А уже потом все Андерсен переврал, сам знаешь, наверно.
– Интересно.
– К сожалению, мне ни одна пока не попадалась. Конечно, их завозили из Европы, но широкого распространения клоподавки не получили ввиду своей технической сложности. А вот если бы найти…
Синцов отметил, что Грошев рассказал о клоподавках с какой-то печальной мечтательностью, точно ему грезился мир, в котором вельможные паны отдыхают на пространных докучных кушетках, слушают обязательные механические клавикорды, а над всем этим плывет чарующий хруст французской булки.
– Ладно, – вздохнул Грошев. – Поживем.
– А с тараканом что? – печально вздохнул Синцов. – По цене металла? В чермет сдавать?
– Да не, зачем? Сестра же не знает, что это упор для обуви. А ты ей не говори, скажи, что это таракан Чуковского.
– Чуковского?
Грошев кивнул.
– Скажи, что пионеры ему подарили в честь юбилея Айболита.
Хорошая идея, подумал Синцов. Вряд ли Люська знает про таракана Чуковского. А значит, этот таракан может вполне себе существовать.
– Кстати, поздравляю тебя, Костян.
– С чугунным тараканом?
– С ним тоже. Я тебя с червонцем поздравляю.
– Червонцем?
– Ага. С золотым. Думаю, на золотой червонец ты вполне наработал. Так что скоро подгоню. День-два, хочу выбрать получше.
– Ага, хорошо. А Царяпкина…
– Царяпкина-то тут при чем?
– Не знаю, у нее вчера нервы…
– Да не переживай ты так, – отмахнулся Грошев. – У нее сегодня отходняк после психоза. У нее всегда так бывает. Да брось думать, мало ли. Слушай, Кость, червонец – это хорошее начало. Мало кто начинает с червонца.
