А я не знал, что сказать. У меня еще после ночи в голове какая-то темнота пошевеливалась. Мужики жечь хотят. А у Тощана угорь в легких.
– Столяр уже лестницу собирает, топором стучит.
– Зачем лестницу? – не понял я. – Куда лезть?
– Как это зачем? Ведьму жечь. На лестнице, как полагается. Можно еще в бочке говорят, но на лестнице виднее. А в бочке она как в кошку перекинется, так и лови потом.
– А староста что? Он что, дочку свою так и отдаст жечь?
– Сам виноват, – сказал Хвост. – Зачем он летом дьявола на берегу поставил?
– Какого дьявола? – не понял я.
– Какого-какого, глиняного. С усами.
– Так это сом ведь был! – удивился я. – Он сома хотел…
– Это он нам сказал, что сом, – перебил Хвост. – А мужики говорят, что дьявол. Вот староста идола поставил – и наказало его тут же…
В дверь постучали. Хвост замолчал и нахмурился, а матушка открывать пошла. Оказалось, что староста Николай с трясущимися пальцами.
Матушка была неприветлива, сразу спросила, зачем приперся.
Николай огляделся, увидел всех, увидел грамотея и сразу к нему устремился. Хвост на всякий случай отодвинулся.
Староста встал перед грамотеем и принялся рассказывать, глядя отчего-то в потолок.
Что да, так оно все и приключилось, жена его ночью разрешилась, хотя радовались они рано и зря. Родилась девочка, и да, да, да, ведьма. Ведьма, будь все проклято, ведьма. Едва глазки открыла, так сразу и увидели они, и сразу голову шарфом ей обмотали, чтобы не смотрела. Ничего, потихоньку лежит. А волки орут, вокруг дома тропки протоптали, только свет отогнал. И мужики уже приходили с утра, злые все и с кольями, говорят, топи девчонку. Нагрей в ведре водички и топи, пока спит, чего уж. А если сам не хочешь топить, то мы поможем, только уже топить не станем, а станем жечь. Дали времени до полудня, а потом уже по-настоящему придут, лестницу уже приготовили.
Мы тоже слушали. А староста Николай поглядел на грамотея с надеждой.
Грамотей спросил: что же он сделать-то может? Староста тут же сказал что. Отписать девчонку-то. Он, староста Николай, слышал, один другой грамотей смог ведьму отписать.
Грамотей сказал, что это неправда. Суеверия. Ведьму не отписать, как самоубийцу не отзвонить. А если бы это и было возможно хотя бы примерно, то для такого отписывания понадобился бы роман.
Староста Николай заплакал и стал приговаривать, вытирая сопли:
– Почему так, а? Почему ведьма? Почему именно у меня, а?
Матушка кинулась к нему и осыпала солью так щедро, что Николай еще и закашлялся. А матушка сунулась в печь и еще одну головню вытянула, чтобы совсем уж все вокруг обдымить. У меня уже от дыма глаза слезились, лучше бы солью еще посыпала.
– Пойдем, а? – попросил староста грамотея. – Пойдем? Может, это… напишешь что? Может, все-таки получится?
Грамотей тогда руки свои выложил на стол. Николай отвернулся. Потому что пальцы у грамотея не очень хорошо срослись, кое-как срослись, в разные стороны.
Староста всхлипнул.
– Ты же сам мужиков послал ему руки ломать, – напомнил я. – Они же за мостом его подкараулили, искалечили человека. Как он теперь напишет-то?
– Они ее сожгут, – сказал староста.
Грамотей отвернулся и стал смотреть в окно. Хвост изо всех сил пил чай.
Тогда староста встал на колени.
Матушка стала ругаться уже сильно, а грамотей вдруг согласился. Я не знаю отчего, но грамотей согласился.
Пройдет время, и я пойму, почему. Тогда я был удивлен, а Хвост поперхнулся чаем. А грамотей сказал, что попробует. Он сказал, что ничего не получится, в этом он уверен наверняка, но попробует.
И пошел.
К тому времени грамотей ходил уже совсем плохо. Ему не очень помогали костыли, он еще добирался до уборной и обратно, но долго удерживаться в вертикальном состоянии у него не получалось, в избе по большей части он или сидел за столом, или лежал в своем закуте под дерюгой.
Но, как оказалось, староста это все предусмотрел, на улице нас ожидали санки с шубой, грамотей в эти санки сел, а староста его тут же поволок, забыв про всякое свое начальство.
Я шагал за ними, нес костыль. Неприятно было шагать, возле каждого дома стояли мужики, мрачно смотрели, и каждый во всеоружии. В основном топоры и вилы. Матушка, кстати, меня пускать не хотела, но я не послушался.
У старосты я бывал редко, не ходил, чтобы не завидовать, потому что жил староста чисто и богато, у него не только печь была выбелена, но и стены, а кое-где и узор красный по побелке пустили, лабиринтами да квадратами. И не светец, а свечи. И не кадка, а ведро железное.
Пол был надраен дресвой и блестел, и стол блестел, нарочная такая жизнь. Самовар тоже блестел, я уставился сразу на самовар, раньше я никогда их не видел, раньше у старосты самовара и не было, наверное, он его к событию завел. К доче.
Вообще понималось, что к ребенку здесь готовились: к балке была привязана плетеная люлька, возле печи блестела медная ванночка, видимо, для купания новорожденной, наверное, удобно – в самоваре водичку нагрел, в ванну слил и ныряй себе. Хорошо жил наш староста Николай, аккуратно.
Грамотей с трудом перешагнул порог и качнулся вперед, так что мне пришлось его ловить и приваливать к стене за дверью.
– Проходи, – сказал из сеней Николай. – Проходи, мы ее запеленали, не бойся, она не видит.
Сам староста вошел в избу последним и стал закрывать дверь, это мне не очень понравилось, потому что закрывался староста основательно – с засовом и приставками.
– Проходите, – повторил Николай. – Вот тут у нас так…
За столом сидела старостиха с дочкой на коленях. С ведьмой. Ее совсем не было видно за пеленками, а на голову ребенка старостиха натянула чепчик.
Говорили, что ведьмы мохнатые рождаются и с хвостом. Ну и глаза. Глубокие, в каждом золотое пламя переливается и зрачки само собой поперек. Не знаю, не заметил.
На грамотея старостиха посмотрела дико, меня вообще не заметила. Одурелая совсем.
– Мать, мы тут пришли… – сказал староста.
Старостиха всхлипнула, но с места не сдвинулась, так и сидела, похожая на сопревший стог, на весеннюю свою кострому.
– Это грамотей, – сказал Николай. – Он поможет.
Грамотей молчал, дышал у стены.
– Может, что-то надо? – спросил староста.
Я не знал, что надо в таких случаях. Грамотей отправился к старосте так, налегке, ни пера золотого не взял, ни тетрадок, чем писать собирался?
– Может, перекусите? – глупо предложил староста.
Грамотей отказался. Он дышал с трудом, наверное, из-за ведьмы. Я сам это чувствовал, ведьма, ведьма, присутствие ведьмы, и страшно. Грамотей снял тулуп.
