И он дал нам рогатку, кусок проволоки и кусачки. Крыса очень обрадовался, он быстро накусал проволоки и нагнул из нее галочек, а потом с большим удовольствием стал стрелять в Вонючку. Но у того была такая толстая шкура, что даже это его никак не волновало. Он сидел, как копна гнилого сена. А может, Крыса плохо стрелял.
Мне скоро надоели все эти забавы, и я ушла. А собрание в этот вечер так и не собрали, народ не явился. Мало то есть пришло. Чох с Ромулусом заперлись и весь вечер опять ругались. Видимо, решали судьбу Вонючки.
Не знаю почему, но решить ее они никак не могли, сколько ни старались. Думали, думали, почти две недели думали. Сидели и ругались. И все это время звери безобразничали, и жить было нельзя совсем.
А тем временем с моим приятелем Крысой случилась такая смешная вещь. Крыса пристрастился к этим своим занятиям. Ну, к мучительству Вонючки. Крыса придумывал все новые и новые способы этого мучительства, а со мной почти не играл, а когда я приходила, он все время чего-то мастерил или размышлял новый издевательский способ. Меня он не прогонял, я ходила на площадь за ним. Там Крыса устраивался на стульчике и начинал шалить.
Он стрелял из особой трубки иглой, смазанной в соке жука-чесалки. И Вонючка начинал чесаться, как бешеный хорек! Он мычал, кусал себя за руку, раздирал на себе кожу, шерсть летела в разные стороны.
Или еще. Крыса брал стекло, кусок железа и начинал пилить. Звуки получались преболезнейшие, Вонючка просто сходил с ума и прыгал на решетку.
Но больше всего Вонючку угнетал прибор, над которым Крыса работал целых три дня. Аппарат состоял из нескольких зеркал, укрепленных по кругу. Что-то вроде зонтика. С помощью этого самого зонтика Крыса пускал такого мощного солнечного зайчика, что от него получался легкий ожог. Этот прибор стал самым главным орудием мучения. Крыса гонял Вонючку по всей клетке, палил ему шерсть, прижигал уши. Вонючка верещал, как кролик.
Но это Крысу почему-то не радовало и не забавляло, он наблюдал за этими мучениями Вонючки совершенно спокойно. Должен был смеяться – очень уж потешно мучился Вонючка. Но Крыса не смеялся.
Мне с Крысой просиживать не было никакой возможности, у меня дела были…
Вру. Работы сейчас никакой нет – за границы-то не выйдешь. Просто рядом с клеткой мне не очень приятно находиться, я чувствую угрозу, что ли. Неприятные ощущения. Поэтому я все больше дома сидела, ну или под башней.
Но вот в один из дней я все-таки пришла на площадь, но Крысу там не обнаружила. И клетку тоже сдвинули в сторону, в самый угол рядом с праздничным столбом, а в середине площади строили какой-то помост, и из него тоже торчал столб. Я забралась на крышу соседнего дома и оттуда за всем этим наблюдала. Скоро прибежал взбудораженный Крыса, он сказал, что сейчас самое интересное начнется, и мы стали наблюдать вместе. Потом пришел Ромулус и стал руководить, он ругался и бил тех, кто строил, палкой, мне казалось, что это только мешало строительству.
Когда все уже построилось, Ромулус велел страже согнать народ. И так быстро все собрались, словно готовились или ожидали. А Ромулус залез на помост и сказал так, я почти все, как он сказал, запомнила:
– Знаю! Знаю, что в сердцах ваших усталость! Ибо тьма распростерла свой плотный плащ над душами нашими, забывшими свет. И пришла тварь из леса, и зарыдала земля, и истекла она кровью!
– Что значит пришла? – негромко возмутился Крыса. – Не люблю, когда завирание начинается. Ее же Алекс привез, никак она сама не приходила…
– Слушай! – Я показала Крысе кулак.
– И не знал я, и был во тьме, и бродил в ней, как души заблудших, и сердце мое разрывалось от трепета и страха. Поскольку слышал! Слышал я скрежет, и рев, и стенания, и вопли, и тряс земляной, и грохот каменный, и свист птиц мертвых, заполнивших небо, и рык звериный…
Ромулус еще долго там перечислял, что он слышал во тьме, некоторое было понятное, другое я не поняла. Про какую-то «сыпь скорбную» или про какую-то «жерлянку обыкновенную». Как раз после этого он замолчал, достал платок и стал протирать голову, я тоже на всякий случай голову причесала.
Ромулус крикнул:
– И понял я, что лишь свет растопит тьму! Лишь свет, творящий и очищающий, лишь свет. А что такое свет?
Он оглядел площадь. Он всегда так, любит задавать вопросы, ответы на которые знает только он сам.
– Что такое свет? – повторил Ромулус. – Что такое свет? Свет – это солнце, которое дает нам жизнь, и всем тварям, и всем, кто есмь.
– Что такое есмь? – спросил Крыса.
– Есмь – это значит… Слушай дальше.
– И лишь тьмы порождениям свет страшен, лишь они крадутся в ночи, сверкая клыками, оглашая покой стенаниями и крови жаждя. Свет – это солнце, отец наш. Свет – это луна, она же солнечное отражение.
Ромулос сделал длинную паузу.
– Свет – есть огонь!
– Они его сжечь хотят! – восхищенно прошептал Крыса.
– Свет – есть огонь!
Толпа зарычала. Не знаю, понял ли Вонючка, что собирались с ним сделать, но он заметался по клетке, даже попытался через прутья протиснуться.
Толпа колыхнулась к клетке, но тут на помост поднялся Чох. Чох был на самом деле очень старый человек, он был старостой еще за два старосты до Ромулуса и много знал.
Чох поднял руку, и народ послушно замолчал.
– Вы хотите его сжечь, – сказал негромко Чох. – Очень хорошо. Но вы не учли одного.
Он замолчал. И я даже услышала, как где-то воет зверь, наверное, старый, мерзкий и тоже вонючий. Это и остальные услышали.
– Вы хотите, чтобы он умер, – негромко сказал он. – Но разве вы не видите?
– Мы не должны ничего видеть… – начал было Ромулус.
Но Чох легко остановил его рукой.
– Разве вы не видите, что это дитя? – спросил он. – Разве вы не видите, что перед вами ребенок?!
А мне сразу показалось, что Вонючка какой-то малоразмерный. Остальные звери были на самом деле зверские, а этот какая-то малявка.
– Вы понимаете, что нельзя убивать ребенка?!
На это даже Ромулус не смог найти что сказать.
– Это… – Чох ненадолго замолчал. – Это можно сделать. Можно. Но это навлечет на нас, на весь наш народ, проклятье.
И Чох сошел с помоста.
Вот, оказывается, о чем они спорили. Чох с Ромулусом. Толпа молчала.
А потом вдруг все стали расходиться. Будто всем стало стыдно. Я поглядела на Крысу. Крыса был красный, как свекла. Наверное, ему тоже было стыдно. Да и мне тоже почему-то нехорошо было. Я побежала домой, легла у печки и стала спать. Как-то противно было.
На следующий день в нашей деревне было вроде как все в порядке, обычный позавчерашний день. Все делали вид, что очень сильно заняты и много работают, хотя на самом деле ничего не делали, просто бродили туда-сюда.
