– Наоборот, – возражал И., – в человеке ничего божественного нет. Человек живет не по божественной воле и не сам по себе, его воспитывают люди, которые окружают его и указывают путь. Родители, учителя, соседи. Не будет их вокруг – и человека тоже не будет.
Великий разгорячился.
– Человек останется человеком в любом случае и в любом положении, ибо на это есть высшая воля! – упрямо сказал он.
И вот здесь-то все и началось – И. как бы очнулся от дремы и, посмотрев Великому прямо в глаза, что позволялось ему лишь в самых крайних случаях, сказал:
– Есть способ проверить или, наоборот, опровергнуть твою правоту.
И добавил:
– Если окажешься прав ты, я отдам тебе это.
И. продемонстрировал заветный кисет из леопардовой шкуры.
– А если прав окажешься ты? – спросил Великий.
– Ты отдашь мне Предгорье и право на владение.
Великий задумался, но лишь на мгновенье, он ничуть не сомневался, что прав он и что он одержит в споре верх, он просто решал, к лицу ли ему, потомку древних из древнейших, вступать в подобное соглашение с низшим, но потом слепящий блеск «Двух Звезд» смыл всю эту бесплодную и пустую гордость.
– Я согласен, – сказал он.
Великий велел принести золотую булавку с двумя острыми концами, и они, обговорив предварительно условия, скрепили соглашение кровью, как это и было принято. Хотя и обоюдного слова было бы вполне достаточно.
План, предложенный И., был прост.
И. указал, что человек достигает совершеннолетия к четырнадцати годам (женщина несколько раньше, но ведь женщина и не человек), к четырнадцати годам человек может стать воином, может жениться, он может приобретать имущество и посещать представления бродячих театров, может уйти из дома и пойти против воли своего отца. В четырнадцать лет человек становится человеком. Поэтому надобно взять восемь младенцев…
Почему именно восемь, спросил Великий. Восемь сторон света, восемь планет, восемь возрастов человека…
Надобно взять восемь младенцев и кормить их насильно до тех пор, пока они не научатся есть сами. Затем их следует поместить в закрытое пространство, например в большой кувшин, и держать четырнадцать лет, не позволяя ни с кем общаться, даже с охранниками.
Не слишком ли долго, спросил Великий.
Долго. Но меньше нельзя. Если в человеке есть божественная искра, то она разгорится никак не раньше и через четырнадцать лет из кувшина выйдет невежественный, но вполне нормальный человек. Тогда спор выиграл Великий и И. отдает ему «Две Звезды».
Если же через четырнадцать лет из кувшина выйдет дикарь, неспособный для жизни, то выиграл И. и Великий дарует ему Предгорье и наследственное владение, хотя зачем ему наследственное владение, если у него нет наследников?
И все было сделано, как предлагал И.
Великий созвал лучших гончаров со всей земли, и они не подвели, вылепили и обожгли восемь огромных кувшинов, или горшков, из дорогой белой глины, упроченной специальными секретными примесями, придававшими кувшинам необычайную твердость. Каждый из горшков высотой был в три человеческих роста, а шириной в четыре человека, раскинувших руки от кончика до кончика пальцев. Кувшины были пузаты, тяжелы и непроницаемы, горловины кувшинов узки, в них с трудом пролезает воин без панциря, пробить изнутри нельзя и взобраться по гладким, как зеркало, стенкам тоже нельзя; таким образом, вылезти из кувшина без помощи извне невозможно. Впрочем, попасть внутрь тоже – горловина каждого закрывалась решеткой из бронзы.
Кувшины поставили двумя рядами по четыре штуки в каждом в дальнем конце дворца возле старых конюшен. Пространство между ними засыпали мелким черным камнем и желтым песком, а затем утрамбовали, так чтобы можно было ходить и сверху наблюдать за их содержимым. На случай дождя или другой какой непогоды над кувшинами надстраивался навес из широких пальмовых листьев, убиравшийся в солнце.
Когда же кувшины были готовы, а на это ушло почти полтора месяца, пришло время выбрать младенцев. Это была самая легкая часть всей затеи, не вызвавшая никаких затруднений, – близилась осень, и с нею приближался осенний набор в тяжелую пехоту, кавалерию и погонщиков боевых слонов; со всей земли крестьяне (а в армию принимали лишь крестьян, рослых и здоровых) приносили ко дворцу своих детей, и военачальники отбирали тысячу наилучших. До совершеннолетия обычно доживало меньше половины.
Великий и И. шли вдоль бесконечных лавок с младенцами, орущими от палящего солнца и мух, и И. по каким-то одному ему известным признакам выбирал детей и передавал их следовавшему за ними гвардейцу.
Это было четырнадцать лет назад, давно, целую вечность назад.
А два года назад, когда Великий, сильно напуганный происходившими вокруг него вещами, предлагал И. залить кувшины асфальтом, И. улыбался, показывал свой безумный алмаз в леопардовом облачении и советовал съездить на южное побережье к морю, полакомиться жареным осьминогом и синими водорослями.
А год назад, когда И. нанес ему свой предпоследний визит, Великий заметил, что пальцы его дрожат, чего никогда не замечалось раньше, а в глазах красные прожилки и муть. Алмаз И. уже не показывал; он стоял на галерее и смотрел на лес, уходящий от стен дворца до гор у самого горизонта, и оглядывался на бамбуковый календарь. Календарь был неутешителен.
Дым кальяна, выдыхаемый И., складывался в воздухе продолговатым квадратом, разлитое молоко чертило по полу остроуглые загогулины, осколки кувшина рассыпались причудливыми орнаментами, птицы говорили по-человечьи.
Сегодня Великий не спешил выбираться из кресла; он жмурился, следил за поднимающимся солнцем и слушал. Он надеялся, что И. не придет и вскрытие кувшинов можно будет отложить еще на время, хотя бы на день… Он услышал подковы И. И. был точен, он обещал прийти на рассвете этого дня и пришел.
Он шагал так же уверенно, даже увереннее, чем обычно, жестко впечатывая в разноцветные плиты каждый шаг, из чего Великий понял, что И. испуган ничуть не меньше его самого, и это Великого немного порадовало.
– Ну что, ты готов? – спросил И., войдя на галерею.
За год И. изменился, волосы на его голове почти все выпали, а кожа пожелтела и высохла, но он был удивительно хладнокровен, что, впрочем, соответствовало его роду и положению воина.
– Ты плохо выглядишь, – сказал Великий. – Может, вина?
– Спасибо, не стоит. Я думаю, нам лучше приступить.
– Да? Ну да, конечно.
Великий опять вздохнул привычным глубоким вздохом. Он почему-то представил себя приговоренным к смерти, который слишком долго не мог дождаться исполнения приговора и который уже научился любить свое состояние между жизнью и небытием, и вот вдруг его вытащили из привычного существования и поволокли к костру. Он недоволен и растерян. Он хочет назад в свою камеру.
