Я попробовал тыквенных семечек, соленые, вкусные.
– А чего ты на батарее сидишь? – спросил я.
– Гуляю, – объяснила Ая. – Ко мне писателя прикрепили, так он каждый день ходит и расспрашивает.
– Шклянский?
– Угу. У меня после его расспросов голова болит.
– Они все такие, – сказал я. – У всех головную боль вызывают. Но никак.
– А он хороший писатель? – спросила Ая.
– Шклянский-то? Да, хороший. Наверное, один из лучших. Ты видела, какой у него ховер? Таких на весь город штук десять всего. Такие только у настоящих классиков. Прижизненно включен в ряды.
– Включен в ряды… – кивнула Ая. – А почитать его можно?
– В каком смысле?
– Как в каком? – растерялась Ая. – Почитать. Он же писатель?
– Ну да, пстель.
– И у него есть книги?
– Полно. Сама посуди – кто бы ему такой ховер просто так выдал? Вот мы с отцом уж который год не можем даже сильно подержанный купить – а у него там «Баст»! Он самый что ни на есть писатель.
– Но книг его никто не читал? – продолжала допытываться Ая.
– Не то чтобы совсем никто, кто-то, наверное, прочитал. Но у нас вообще мало читают…
– Зачем же он их пишет, если их никто не читает? – Ая уставилась на меня непонимающе.
– Как зачем? – уже не понял я. – Понятно же для чего.
– Для чего?
Я растерялся. Вот уж никогда не думал, что кто-то не будет знать ответа на такой простой вопрос.
– Для чего тогда книги?
– Вот он завтра прилетит – сама и спросишь, – ответил я. – А мне пора. Буду сегодня пилить.
– Что пилить?
– Коптеров. – Я дернул трос кукана. – В них рений.
Ая посмотрела на кукан с жалостью.
– Слушай, Виктор, – Ая взяла меня за руку, – а может, ты это… Может, ты не будешь пока их распиливать?
– Не знаю, – ответил я. – Вообще-то рений дорожает…
– Ну да… – Ая вздохнула. – А зачем вам рений, если вы звездолеты не строите?
– Из него катализаторы делают, – объяснил я. – А с помощью этих катализаторов масло синтезируют. А это масло… одним словом, с помощью него добиваются отрицательного коэффициента трения в динамических системах.
– Это важно, – кивнула Ая. – Вечный двигатель.
– Вечный не вечный, а эти…
Я снова дернул кукан.
– Эти уже по тридцать лет летают. А некоторые и по пятьдесят.
– Ая!
В коридор высунулась Зойча Поликарповна, увидела нас.
– Ая! Немедленно домой! Ужин стынет!
Ая спрыгнула с батареи и поспешила домой. А я к себе домой поплелся. Загнал коптеров в кладовку, но сразу разбирать их не стал, настроения не было. Коптеры развесились по стенам и стихли, и лишь ночью, когда над городом засветилась луна, робко зашелестели моторчиками.
На следующий день пстель Шклянский заглянул к нам. Отец был дома, проверял кофемолки. В конце месяца в Техническом Музее намечался большой тематический вечер, и отец отвечал за вандализацию. Кажется, он собирался вандализировать кофемолки посредством мясорубок или, наоборот, мясорубки посредством кофемолок. Сложное, одним словом, художественное мероприятие. Но ради Шклянского отец оторвался от этих важных дел и отправился с писателем в хранилище.
Я не стал, конечно, подслушивать, но периодически из хранилища доносились восторженные возгласы Шклянского и его же рукоплесканье. Пстель пребывал в восторге.
Экскурсия по хранилищу продолжалась почти час, потом оба вышли в холл и стали пить газировку. Мне надоело сидеть в своей комнате, я тоже выбрался в холл.
– Не ожидал. – Шклянский вытер платком слезу умиления. – Не ожидал, что у вас настолько богатая коллекция.
Отец согласно промолчал.
– Полагаю, одна из лучших, – сказал Шклянский.
Отец скромно кивнул.
– Нет, разумеется, лучшая, – поправился Шклянский. – Я сам, знаете ли… Но по сравнению с вашей…
– Обращайтесь, – предложил отец. – Могу содействовать.
– Спасибо. Но у меня к вам еще одна нескромная просьба. – Шклянский потупился.
Отец вздохнул, сделал вид, что привычен к нескромным просьбам.
– Так получилось, что я литератор, – отчего-то с отвращеньем произнес Шклянский. – Я пишу книги. И я хотел бы…
Он замялся, поставил стакан с газировкой на полку, достал из кармана книгу.
– Я хотел, чтобы вы… Понимаете, все книги любимы автором. Но одна из них… Я считаю ее своей безусловной творческой удачей. Не могли бы вы ее вандализировать?
Отец промолчал.
– Понимаю. – Шклянский кивнул. – Понимаю и ценю вашу щепетильность. Но если бы вы могли взглянуть шире…
– Нам бы ховер, – перебил я.
Отец взглянул на меня строго.
– Не слушайте его, – сказал отец. – Он шутит.
– Не до шуток тут, – продолжал я. – Без ховера жить тяжело – в школу по три часа каждый день добираюсь. Но ладно я, вот отец на службу по пять часов добирается. Вы сами художник, должны понимать.
Отец поперхнулся от моей наглости.
– Да, я понимаю, – неожиданно согласился Шклянский. – Без ховера как без рук. Я, пожалуй, что-нибудь придумаю. У моего приятеля есть лишний. Разумеется, не новый, подержанный, возможно, он…
Отец взял из рук Шклянского книгу.
– Спасибо! – Шклянский искренне вспыхнул. – Спасибо!
Шклянский начал пятиться к выходу.
– Спасибо вам большое…
– А вы сейчас к Ае? – спросил я.
– Да, – кивнул Шклянский. – Мы работаем над моим новым романом…
– А можно я с вами?
– Зачем тебе? – натужно улыбнулся Шклянский.
– А может, я тоже. – Я кивнул на книгу. – Может, я тоже хочу. В литераторы.
– Какой умный мальчик, – поморщился Шклянский. – Ладно, пойдем. Только обещай сидеть тихо.
Я пообещал.
Шклянский пожал руку отцу, поклонился, улыбнулся и вышел.
– Ты что, действительно хочешь стать писателем? – с обидой поинтересовался отец.
– Да ну, ты что, – отмахнулся я. – Я, как ты, вандализатором хочу быть.
– Вот и правильно, – выдохнул отец. – Правильно, это надежное ремесло. А все эти литературы – это мираж…
Я согласно кивнул и выскочил в коридор. Шклянский дожидался меня возле двери Аи.
– А ты, я гляжу, шустрый парень, – сказал Шклянский. – Толковый. На самом деле в литераторы хочешь?
