– Ладно, вы тут посмотрите, а я скоро…
Отец убежал входить в образ, мы остались в холле. Ая погладила машинку по выгнутой спине, а я подумал, что машинка здорово напоминает псевдокошку.
Ая покрутила ручку, затем откинула машинку в сторону.
– А ты разбираешься.
Что-то щелкнуло, и Ая достала из внутренностей круглую штуку, похожую на маленький реактор.
– Это челнок, – сказала Ая. – Самая важная деталь. Сердце.
Она протянула его мне, и я взял. Тяжеленькое.
Стали прибывать гости, вода в аквариуме подрагивала, а неоны не казались из глиняного горшка. Первым явился, само собой, нетерпеливый пстель Шклянский, он подобострастно поклонился отцу серебряным бюстиком Ахиллеса и сказал, что у него есть несколько очень влиятельных друзей, давно желающих войти в круг ценителей искусства, и, если можно, он бы позвал их на следующую пятницу.
За Шклянским повалили другие люди, кто журналистской профессии, кто из науки, несколько коммерсантов, нашедших в себе тягу к прекрасному, несколько работников культуры, как всегда упоительно нищих, чиновники, землевладельцы, пестрая публика, собиравшаяся по пятницам у отца. Нас с Аей выгнали из кресел, и мы перебрались на подоконник.
Время близилось к вечеру, но отец не начинал, дожидались Крученого – старого вандализатора, отцовского учителя. Он появился неожиданно, без стука в дверь, просто оказался среди прочих гостей, похожий на старого облезлого грифа.
Отец объявил вечер открытым. Гости принялись бродить по холлу, пить газировку, обмениваться новостями. Вокруг отца собрался кружок, спрашивали совета, приценивались к вещам, торговались, все, как обычно.
Потом принялись помаленьку вандализировать. Сначала любительски, конечно. Один коммерсант сжег палехскую шкатулку, другой чиновник растолок фарфоровый чайник, третий, кажется работник культуры, откусывал головы у пластиковых кукол, ничего интересного. Крученый смотрел на это, как полагается, равнодушно. А отец, напротив, одобрительно, иногда даже хлопал в ладоши.
– Зачем они портят вещи? – спросила шепотом Ая.
– Они их не портят, они их вандализируют, – поправил я. – Это совсем другое дело.
– А в чем разница?
– Разница огромная. Вандализация – это искусство. Сломать любой дурак может, а вот вандализировать… тут талант нужен.
Ая не стала спорить.
Любительские вандализации закончились, и вступил отец. Отец отхлебнул из стакана газировки и сказал негромко, но проникновенно, как только он умел:
– Продолжим наш вечер литературой. Это необычно, поскольку я, как вы знаете, особо этим искусством не упиваюсь. Но сегодня я сделаю исключение. Сегодня я хочу вандализировать книгу… Это очень необычная книга, необычная. Она называется «Зверь из Облака Оорта»…
Я удержался. В последний раз отец вандализировал «Красную Новь» с «Происхождением мастера», кстати, с большим успехом, а сегодня будет «Зверь из Облака Оорта». Чего не сделаешь ради подержанного ховера. Крученый неодобрительно покачал головой.
– Художник… – Отец сделал паузу. – Художник всегда в поиске, ему свойственно беспокойство. И порой это беспокойство диктует ему новое… Новые формы…
Отец замолчал, а в холл вступил человек с необычайно развитой мускулатурой. Причем мускулатура эта сосредотачивалась преимущественно в верхней части туловища, ноги же были сухи и тонки. Я узнал его – Потемкин из Иммиграционной Службы, профатилловский приятель, известный гипер. Из одежды на нем были только длинные просторные шорты, зато мышцы блестели серебрянкой, отчего Потемкин был точно тяжелая ожившая ртуть.
– Встречайте. – Отец протянул Потемкину книгу. – «Зверь из Облака Оорта».
Потемкин принял античную атлетическую позу, мышцы его угрожающе встопорщились, затем Потемкин выдохнул и разорвал книгу пополам. И еще пополам. Потемкин делал это молча, не забывая при каждом движении выгодно вспучивать мускулатуру. Книга делилась на части, которые с каждым мышечным приливом делались все мельче и мельче. Через некоторое время от «Зверя из Облака» остались лишь мелкие незначительные обрывки. Потемкин замер, как выключившийся робот, постоял, удалился.
Пстель Шклянский сидел на кушетке возле торшера и скромно улыбался, хотя по лицу было видно, что он чрезвычайно доволен.
Отец запустил вытяжку и кусочки бумаги стали медленно подниматься к вентрешетке в потолке. Подсвечиваемые, они походили на снежинки, падающие вверх.
– Красиво, – прошептала Ая.
Я погордился. Все-таки мой отец действительно большой мастер. Художник, действительно художник. Мастер. Вообще-то он хочет открыть вандализаторный театр, но Депертамент Культуры пока не дает разрешения. Но я в отца верю. У нас будет театр, мы переедем из башни за город, мне не надо будет бегать в школу по полкилометра вниз-вверх каждый день, купим ховер, заживем, наконец. Обязательно заживем.
Публика захлопала. Крученый поморщился.
– Спасибо, – поблагодарил отец. – Это была небольшая прелюдия. А теперь главный объект нашего вечера! Швейная машина «Госшвеймаш»! Встречайте! «Госшвеймаш»!
Публика захлопала громче. Отец встал рядом с машинкой и, как совсем недавно Ая, похлопал ее по выгнутой черной спинке.
– Художник… – сказал отец. – Художник не ищет легких путей…
– Может, пойдем? – попросила Ая.
– Ты же хотела посмотреть.
– И так понятно, – вздохнула Ая. – Распиливать будут?
– Необязательно. Распиливать – слишком просто…
– Пойдем?
– Хорошо.
Мы спрыгнули с подоконника, прокрались вдоль стены, выскользнули из холла и перебрались в мою комнату.
– И какой в этом все-таки смысл? – спросила Ая.
– Культура, однако, – ответил я.
Надо было накормить неонов.
– А почему писатель так радовался, когда его книгу рвали? – продолжала расспрашивать Ая.
– В этом вся соль. – Я насыпал неонам сушеной коретры. – Вандализировать можно только настоящее, то, что является действительно ценным. Если предмет вандализируют, то он уже как бы переходит в идеальный мир. Поэтому пстель и радовался.
– Но он же сам мог свою книжку порвать, – возразила Ая.
– Сам кто хочешь порвать может, я же говорил тебе. А ты вот попробуй убедить порвать художника! Попробуй вандализируй!
Из подводного горшка высунулся разведочный неон, схватил коретру, спрятался, двигая жабрами, в субстрат. И тут же остальные накинулись.
– Так что вот как-то так.
Я достал из кармана челнок. Сердце швейной машинки. Забавно. Ее сейчас там вандализируют, а сердце у меня осталось. Тяжеленькое. Я открыл дверь в кладовку, хотел челнок на полку пристроить, но из кладовки вырвались коптеры, насаженные на кукан, закружились по комнате, застыли.
