Гнедич нахмурился.
– Кажется, я понимаю истинную причину твоего беспокойства. Ты не хочешь поссориться с Николаем Владимировичем, потому что он – человек со связями в том мире, в котором ты намерен делать карьеру. Я правильно тебя понял? Не смущайся, в этом нет ничего стыдного. Так я прав?
Алекс молча кивнул. Ну что ж, подумал Павел Николаевич, все закономерно, этого следовало ожидать. Таков уж он, Александр Раевский: он не умеет любить людей теплом своего сердца, он не умеет вкладывать в отношения с ними любовь, рождающуюся в душе. Он любит только умом, только интеллектуальными потребностями: отвечает человек этим потребностям – значит, он хорош. С Ерамасовым ему интересно – стало быть, он числится в друзьях. Дядюшка Николай Раевский – юрист со связями и знакомствами; выходит, надо поддерживать в нем хорошее впечатление о себе. В этом нет меркантильности и какой бы то ни было низменности, просто Алекс такой от природы. Свою двоюродную сестру Катю он любил ровно до тех пор, пока с ней можно было обсуждать правильность перевода с древнегреческого и с латыни или реформы Екатерины Второй. Сандру же не любил и не замечал вовсе, ибо говорить с ней было не о чем.
Хорошо это или плохо? Как знать… Впрочем, неизвестно, что произойдет в будущем, если с Алексом случится то самое, о чем Тургенев так хорошо сказал: «…пока колесом не переедет…» Попадет мальчик под это колесо, и кто может предугадать, что станется с его устремленностью к профессиональным знаниям и с его убежденностью в том, что хорошо только то, что дает пищу уму…
– Я думаю, тебе пока не о чем волноваться, – мягко проговорил Павел Николаевич. – Сандра во многом похожа на Николая Владимировича, и может статься, что ее увлечение Ерамасовым довольно быстро пройдет. Беспокоиться заранее – пустое дело, поверь мне. Беспокоиться вообще нет смысла. Если случается неприятность – следует принимать меры к ее исправлению. Хорошо бы, может быть, заранее подумать о том, как повести дело, чтобы оно не обернулось неприятностью. Но, уж во всяком случае, не беспокоиться. Только лишь думать и делать.
* * *
Оставшись один, Гнедич снова взялся было за «Храм правосудия», но взгляд его упал на лежавший перед ним роман Герцена. Как сказал Алекс? Великий революционер к концу жизни превратился в несносного брюзгу? Может, и так, однако в проницательности и умении чувствовать людей Александру Ивановичу Герцену отказать никак нельзя, это было бы несправедливо. Взять хоть историю с Сергеем Нечаевым: Герцен был одним из очень немногих, кто разглядел в нем опасного типа с уродливой душой и искривленным мышлением. Нечаев смог очаровать многих, в том числе и Бакунина, смог убедить в правдивости своей лжи, умел заставить смотреть себе в рот даже тех, кто превосходил его и возрастом, и образованием, и жизненным опытом. Словно какое-то злое колдовство окутывало Нечаева, заставляя людей верить ему и послушно идти за ним. Герцен предостерегал соратников от близости с этим человеком, но его не слышали, считая впавшим в человеконенавистничество стариком, который просто не может смириться с тем, что стал не нужен молодому революционному движению, и от злости поносит всех, кто стоит во главе новой русской революционности.
А потом Нечаев, вернувшись в Россию, совершил убийство. Да не какое-нибудь политически вызывающее, не террористическое, а самое обычное, к тому же обставленное весьма некрасиво: сперва оболгал соратника перед другими членами организации, обвинив его в предательстве, а затем потребовал, чтобы они вместе с ним убили «изменника». Все под суд пошли… Выходит, прав был Герцен в своих оценках. Но нынешняя молодежь считает его «стариком» и никому не нужной рухлядью. А между тем если бы они прочли роман «Кто виноват?», то наверняка вынесли бы для себя много полезных мыслей и наблюдений, даже несмотря на то что написан он был 45 лет тому назад.
Гнедич усмехнулся собственным мыслям: в России для многих, в том числе и для него самого, литература заменяет недостаток жизненного опыта. Или это особенность не только России?
Глава 4
1898 год, июль
Привязанность, благодарность и любовь могут слагаться в сердце человека совершенно помимо кровных уз и вдалеке от них.
Из защитительной речи С. А. Андреевского на судебном процессе по делу Ефимьева
Поезд опаздывал почти на три часа, и стоявшие на платформе агенты охранного отделения изнывали от июльской жары и обычно не свойственной Москве духоты. Они получили указание «встретить» ехавшую из Сызрани молодую женщину, известную в кругах революционеров под псевдонимом «Рада». Благодаря тщательной работе по перлюстрации почты, в особенности адресованной лицам, находящимся под полицейским надзором, была получена информация о том, что в Сызрань для встречи с руководителями революционных групп Поволжья поехала связная «Рада» с письмами от московских, петербургских, киевских и харьковских революционеров, а также с деньгами, собранными для поддержания поволжских соратников. К сожалению, перехват и задержка письма привели к тому, что встретить Раду в Сызрани охранка не успела, но в том же письме содержалось и указание на день, когда связная отправится в обратный путь, а также упоминание о том, что возвращаться она будет налегке, без багажа, поэтому от Казанского вокзала до явочной квартиры, где Раде следует оставить привезенную ответную почту, она дойдет пешком, «там ходу минут десять, не более». Главной же ценностью перехваченной информации была фраза: «Хотя с ее броской цыганской красотой, черными вьющимися волосами и горящими черными глазами вряд ли ей удастся дойти от вокзала до квартиры Миртовского так быстро: ее беспрестанно останавливают встречные мужчины с предложением проводить или оказать помощь, да и в поезде наверняка какой-нибудь любитель легкой поживы привяжется, так что Раде придется потратить некоторое время на то, чтобы отделаться от назойливого ухажера. К сожалению, внешность у нее такая, что ее с первого же взгляда принимают за доступную девицу, и, как мы ни бились, чтобы сделать ее более похожей хотя бы на приличную мещанку, а лучше – на дворянку, все усилия наши провалились».
Тотчас же в Сызрань поступило указание посадить в нужный поезд агента, который за время следования до Москвы должен будет отыскать среди пассажиров эту самую Раду и не спускать с нее глаз, при самом же лучшем стечении обстоятельств следовало познакомиться с нею и войти в доверие. Однако на первой же станции посаженный в поезд агент сошел и был срочно отправлен в больницу с острой болью в животе. Он был совсем плох, но прежде, чем потерять сознание, успел сообщить, что ни в первом, ни во втором классе Рады он не обнаружил, а в третьем классе народу столько, что очень трудно выявить объект с одного раза, необходимо находиться в вагоне долго, а он не успел…
Ну, ничего, особа яркая, приметная, филеры и в Москве на вокзале отлично ее разыщут. Вот только досадная поломка задержала состав, и пришлось ждать на жаре лишних три часа.
Наконец показался паровоз. Агенты переглянулись и заняли заранее расписанные инструкцией места, чтобы ни один вагон не остался без присмотра. Сообщение о том, что в первом и втором классе объект не обнаружен, совсем не означало, что ее там в действительности не было. Все уловки такого рода персонажей были охранке хорошо известны: человек мог прятаться от филеров, заходя то в туалет, то в ресторан, то отираясь в третьем классе, имея билет во втором, и довольно долго не попадаться на глаза. Чтобы обнаружить его, следовало проходить по вагонам не один раз, да при этом сделать так, чтобы не бросаться в глаза и чтобы пассажиры тебя не запомнили.
