– Конечно. Какие могут быть сомнения? Я вовсе не имею желания нарушать каноны чести. Если временами мне приходится идти на это, то, можете поверить, всякий раз сердце мое обливается кровью.
– Лицемер, – криво усмехнувшись, вздохнул ротмистр.
– Думайте как пожелаете, – отмахнулся я. – Стало быть, все как всегда: я оставляю себе золото и забираю капитана Фавье. И вместе с ним отправляюсь во французский стан.
– Но этот француз знает, кто вы, – заметно побледнел Чуев.
– Это верно. Однако, полагаю, он меня не выдаст.
– Неосмотрительно, крайне неосмотрительно, – по-отечески покачал головой ротмистр. – Вы что же, надеетесь на благодарность этого интенданта? Послушайте меня, я немало повидал интендантов. Лучше верить, что волчья стая вынянчит малое дитя, чем полагаться на благодарность этих двуногих бирюков.
– Вы знаете, Алексей Платонович, истории известны случаи, когда волчья стая выкармливала и воспитывала человеческого детеныша, так что я все же положусь на честное слово капитана Фавье.
– Безумец, – грустно констатировал Чуев. – Храбрец, но безумец.
– Благодарю за комплимент. И вот еще что, я прошу вас держать свой отряд поблизости, если вдруг что, – я кивнул в сторону Кашки, – я дам ему знать. А он уже сообщит вам.
– Непременно сообщу! – вытянулся польщенный мальчишка. – Вот как Бог свят!
– Итак, господа, – я потрогал саднящую щеку, – продовольствие капитана Фавье и трупы Тышкевича и Бектемирова грузите на подводы. Летучий отряд принца Богарне справился с возложенной на него миссией. Князь Трубецкой умер! Да здравствует князь Трубецкой!
Вице-король Италии не заставил нас долго ждать. Едва командиру 4-го корпуса было доложено о моем прибытии, он велел адъютанту пропустить нас в жарко истопленную избу, чудом сохранившуюся на пути отступления Великой армии.
– Ваш приказ выполнен, – доложился я. – Князь Трубецкой и главный его помощник, тоже некий офицер, убиты. Их трупы доставлены сюда. Желаете взглянуть?
– Да, но чуть позже.
Принц был хмур, почти кипел от негодования.
– Прошу извинить мое любопытство, ваше императорское высочество, что-то случилось?
– Да, проклятье! Да! – взорвался Эжен де Богарне. – Произошло. И я не могу найти слова, чтобы описать произошедшее. – Стоящий рядом Анри Бейль украдкой поглядел на меня. – Вы только представьте себе, в то время, когда мы умираем в российских снегах, когда армия истекает кровью и само величие империи поставлено на карту, шайка негодяев преспокойно захватывает Париж! Я не знаю, как сообщить об этом своим офицерам, пакет из столицы прибыл час назад, и весь этот час я схожу тут с ума от негодования. Три мятежных генерала, целых три! Они объявили, что император убит при отступлении из Москвы и Сенат восстанавливает во Франции республику. Один из этих мерзавцев убил коменданта Парижа генерала Гюлена, прямо на пороге его спальной комнаты! Мерзавцы! Мерзавцы! Мерзавцы! Слава богу, у них не хватило духа довести до конца свое вопиющее злодеяние! Они начали разбегаться на пике своего успеха, как трусливые крысы! Но жаль, что все главари мятежа уже расстреляны, я бы очень хотел взглянуть в глаза каждого из них. – Он стиснул кулаки, но, поглядев на нас, чуть перевел дух и заговорил куда спокойней и тише: – Ладно, об этом позже. Я жду рассказа о вашем замечательном успехе.
– Я не великий рассказчик, мой генрал. Полагаю, месье Бейль, начальствующий резервными заготовками армии, расскажет куда лучше. Нам удалось отбить его, когда он буквально попал в когти Черного князя.
Принц в ожидании перевел взгляд на неудавшегося драматурга.
– Мы, кажется, прежде уже встречались, вы Анри Мари Бейль, племянник генерала Дарю?
– Так точно, ваше императорское высочество.
– Право слово. – Эжен де Богарне подошел к столу, на котором лежали какие-то листы, сделал пару росчерков, затем достал из шкатулки две небольшие коробочки. – Когда мне доложили, что вы благополучно и успешно вернулись из поиска, я решил воспользоваться правом, некогда предоставленным мне отцом, и теперь делаю вас кавалером ордена Почетного легиона. Но это за уничтожение разбойника и душегуба князя Трубецкого. За спасение же столь высокопоставленного военного чиновника по справедливости я также обязан вас наградить. Так что этот орден Железной короны также сполна заслужен вами.
Я вытянулся во фрунт, и Эжен де Богарне один за другим приколол к моей груди два ордена.
«Вот ведь незадача, – подумалось мне. – Французский, италийский, и как-то ни одного русского. Просто аж неудобно».
– Вы настоящий герой, Зигмунд! – С этими словами он порывисто, совсем по-дружески обнял меня. – Пусть удача, как и прежде, сопутствует вам! Быть может, у тебя есть какие-то личные просьбы?
– Да, мой принц, но если позволите, об этом позже. А сейчас я бы хотел немного отдохнуть.
Принц Богарне кивнул, отпуская меня, и приказал адъютанту:
– Распорядитесь, чтобы трупы князя Трубецкого и его пособника вздернули у самой дороги. Это поднимет дух войскам. От вас же, месье Бейль, я жду обстоятельного рассказа.
«Ах, жаль, что я не смогу записать его, – вздохнул я, выходя из избы. – Ну что ж, теперь, как говорится, или пан, или пропал».
Пронизывающий восточный ветер гнал облака, и луна мутным глазом поглядывала в разрывы между ними холодным волчьим солнышком. Сами зубастые санитары леса, прельщенные обилием и многообразием добычи, держались поблизости от дороги и обнаглели уже до того, что порою днем нападали на отбившихся от строя солдат. То здесь, то там у обочины встречались окровавленные лоскутья формы и обглоданные кости. Страх сделаться волчьим ужином подстегивал еще живых солдат и офицеров держать строй. Впрочем, для всякого, кто видел это беспримерное отступление, была ясна горестная картина краха Великой армии. Выстроенные поутру роты, сведенные из остатков полков, понуро брели в неведомом им самим направлении, оживляясь лишь на краткий миг, чтобы дать отпор наскакивающим казачьим сотням. Если атаку удавалось отбить, измотанные этим перенапряжением сил французы зачастую просто садились в снег, чтобы перевести дух. Садились и больше не вставали, так и замерзали с ружьем в руках, оставляя новый и новый корм сопровождающим армию волчьим стаям.
Насколько я мог видеть, за очередной переход 4-й корпус понес изрядные потери. И у всякого сидевшего в этот час у костров в голове крутилась мысль, все больше перераставшая в убеждения. Еще день, и все, больше ничего не будет, не будет прекрасной зеленой Италии, лазурного неба и синего моря. Не будет тепла и вкусной обильной еды, щедро заправленной оливковым маслом. Едва ли не все оставшиеся в живых с надеждой и почти обожанием глядели на своего командира, даже те, кто в сердцах честил Бонапарта корсиканским выродком, глядели на его пасынка с немым обожанием. С утра до ночи вице-король Италии не покидал седла, деятельно руководил движением колонн, решительно отбивал атаки «русских орд» и не садился за стол, будь он под крышей или же без, пока не убеждался, что каждый солдат его войска будет накормлен, пусть хоть черствой коркой, но все же не менее, чем он сам.
