– Представляешь, – разглядывая в подзорную трубу дорогу, по которой тянулись бесконечные толпы отступленцев, в который раз рассказывал он мне, – мы как из леса выскочили, сразу в сабли ударили. И тут я вижу, пацаненок стоит, я сперва подумал, может, барабанщик, но, судя по мундиру, не из музыкантов. А он еще, главное, стал так, что мне к пушкам, кроме как через него, дороги нет. Эх, думаю, в недобрый час тебя мать родила. Уже буквально конем наехал, а тут этот майор. Ох, лихой майор был! Моих двоих бойцов в один момент скосил, только сталь блеснула, и тут же на меня, как зверь, бросился. Я сперва решил, что этот мальчишка его сын, уж больно рьяно этот конный егерь меня атаковал, но тут уж не станешь объясняться, извините, промашечка вышла. Начал он меня теснить, я только успеваю отбиваться. Как говорится, воистину Бог спас. Он доломан на мне трижды рассек, да только поцарапал. Но тут я вспомнил, как ты озоровал, пистоль из-за пояса дернул и прямо в брюхо ему, почитай, в упор и выпалил. Он саблю выронил, в снег упал, стонет, за живот держится и к себе подзывает. Я было сперва подумал, на последнем издыхании прирезать хочет. А он руку, всю в крови, поднял и в мальчишку тычет и твердит: «Гарде, гарде». Я вначале подумал, что он о себе, что, мол, гвардеец. А потом дотумкал, это ж он мальца просит защитить, сохранить. С тем и отошел бедолага. Сынок его, как я тогда еще думал, мигом к нему, причитает, шапка с головы слетела, а оттуда волосы, вот аж золотом полыхнуло. Я как увидел, так и оторопел. Получается, что чуть было своими руками девицу не загубил. И какую девицу! Такие-то вот дела.
В Неманицах я уже краем глаза видел «боевой трофей» моего друга. Юная жена майора гвардейских конных егерей, распаленная любовью и любопытством, примчалась из Парижа, чтобы поглядеть своими глазами на загадочную Москву. Примчалась, что и говорить, не вовремя. Полк ее мужа, потрепанный при Бородино, как раз вышел из боя под Малоярославцем. Она с ужасом глядела на десятки раненых, провозимых мимо на повозках. Глядела, молясь лишь об одном: чтобы ее любимый не оказался среди тех других, которые в услугах медика уже не нуждались. В тот раз ей повезло. А сейчас?.. Сказать было трудно. С одной стороны, свежеиспеченный подполковник не мог глаз от нее отвести, явно смущался внезапно полыхнувшего чувства к иноземке. С другой, если здесь и сейчас могла быть хоть какая-то гарантия сохранения жизни и чести, то можно было не сомневаться. Благороднейший Чуев скорее даст себя порубить в бефстроганов, чем позволит хоть кому-то обидеть пленницу. То в другом месте, в других руках…
– Вот что мне с этим делать? – в очередной раз вздыхал старый вояка. – Я же рядом с ней ну как медведь косолапый, а она будто птичка малая. Только вот не поет.
– Ну-ну.
– А что ну-ну, что ну-ну? – хмурился Чуев. – Я вот умом все понимаю, а поделать ничего не могу. Как вижу, так будто немею. И сразу мысли всякие дурные, мол, как же ж так, что ж теперь делать? Это ж я мужа ее свинцом попотчевал, так что вроде и виноват по гроб жизни. Но с другой-то стороны, я его в тутошние леса на прогулку не звал.
– Это верно, – не спуская глаз с бредущей по лесной дороге колонны и группы всадников, стоящих чуть в стороне на пригорке, кивнул я. – Не звал.
– Так что ж выходит-то…
– Алексей Платонович, ты б на время амуры-то оставил. Ты лучше скажи, как думаешь, вон там, у кривой березы, видишь, человек стоит?
– Вижу, француз какой-то.
– Это верно, хотя если строго придерживаться истины, то корсиканец.
Подполковник Чуев убрал подзорную трубу от глаза.
– Да ты что, никак это сам Бонапарт?
– Абсолютно в точку.
– Так а чего ж мы так далеко засели?
– Алексей Платонович, у тебя сейчас в строю неполная сотня изюмцев, ведь так?
– Так, восемьдесят три бойца да четверо офицеров.
– Хорошо, допустим, даже мой летучий отряд добавить, все едино меньше эскадрона.
– Да что с того, лихость гусарская да отвага не такие дела творила.
– Когда творила, когда вытворяла, – хмыкнул я. – Лихость твоя увязнет в толпе беженцев. Какое ни есть тут войско, а за императора будут умирать бестрепетно. А насчет отваги, тут в леске Кашка обнаружил не менее трех сотен тех самых конных егерей императорской гвардии, с одним из которых ты вчера свел близкое знакомство. Так что на твою отвагу у них тоже неслабый козырь сыщется. Да и с пушками беда. У меня тут одно легкое орудие, у тебя вовсе нет. А у императора еще кое-что от прежнего величия осталось.
– Да что ты мне все резоны приводишь? Вот кабы не знал я тебя с первого дня войны, решил бы, что струсил.
– Ай-ай, Алексей Платонович! Такое впечатление, что ты манеру взял меня оскорбить. Дня прожить не можешь, чтобы на рожон не полезть. Нешто ты стреляться со мной задумал? Так я тебе вот что скажу: дырки в тебе делать мне совсем неохота. Да к тому же тебе вот еще мадам Иветту оберегать нужно. Я на это дело не подряжался.
– Вот же ты злоязыкий! – вспыхнул по-мальчишески влюбленный гусар.
– Я разумный, Алексей Платонович, а не злоязыкий. Ладно, гляди, сейчас начнется.
– Да что начнется-то? Ты мне так ничего толком и не объяснил! – возмутился Чуев.
В этот миг на дороге показалась кавалькада из восьми запряженных цугом возов.
– Ух ты! – присвистнул мой верный соратник. – Это что ж у нас такое-то?
– Да всякое разное. На трех возах бочонки с золотом и серебром, на остальных – всяческие приятные сувениры, захваченные в Москве дивизионным генералом Жюно.
– Вот это да!
– Вот это еще – нет, да – будет сейчас.
Картина действительно начала быстро меняться. Из леса за спиной Бонапарта вдруг появился горнист в конно-егерской форме и протрубил сигнал. Повинуясь ему, из кавалькады выехал всадник и быстрой рысью помчал к императору. Тот был явно разгневан и не скрывал этого.
– Знать бы, что там происходит, – разглядывая Наполеона, тихо пробормотал Чуев.
– Дословно я тебе, ясное дело, сказать не смогу, но говорят примерно следующее: император французов кроет своего бывшего адъютанта во все тяжкие, что тот посмел ослушаться его приказа и не выпряг коней из повозок.
– Так ведь это же не просто какие-то там повозки, – удивился Чуев.
– Такое ощущение, что ты решил подсказывать Жюно слова. Именно это сейчас генерал и пытается донести до своего государя. А в ответ слышит, что золото во Франции еще есть, а вот пушки сейчас тащить нечем. И что сам он, невзирая на положение, велел 600 лошадей своего обоза отдать для этой цели. А дивизионный генерал Жюно смеет рассуждать и не выполнять приказы. Честно сказать, у него с Жюно последнее время весьма натянутые отношения.
– Проклятье! Откуда ты все это знаешь?!
– Так, Алексей Платонович, ветром навеяло. А вот сейчас Наполеон прикажет казну и сокровища здесь припрятать, возы уничтожить, а лошадей – в артиллерию.
