– Ранен был?
Заметил, что молодец прихрамывает немного.
– Было дело, – подтвердил Илья. – Прошлое. Берешь?
Взял. Отчего ж не взять гридня киевского, тем паче он и за весло сесть может, если понадобится, и за прокорм себя и коня сам платит.
Вернее, платил. Когда увидел тиун, что Илья с ромеем болтает, будто с соседом по гребной скамье, упросил Илью с ними и дальше пойти.
Тиун был, как и сам Илья, – киевлянин. «Одолженный» Владимиром, вернее Добрыней, судеревскому князю. Илья мог предположить – не просто так, а чтоб присматривал за данником.
Илья никогда на Судереве-острове не был, но от Богуслава слыхал, что едва не каждый торговый кораблик из тех, что шли по Оке к Итилю и обратно, на удобном острове задерживался и дольку малую и немалую судеревскому князю отделял. Либо за товары, либо, как освобожденные от мыта батины караваны, – за припасы.
Лодья плыла от погоста к погосту. Тиун собирал малую летнюю дань, подторговывал немного. В одном месте суд провел именем князя: татя покарали. Тать был пришлый. Из купчиков мелких, заплывших в деревеньку продать-купить, да и зарезавший спьяну одного из деревенских из-за гулящей вдовушки аккурат в день, когда тиун в деревеньке гостил. Не будь его, прикопали бы татя по-тихому, а так судили по закону. Кабы лодья домой шла, охолопили бы татя и увезли с собой, но таскать с собой убийцу, тем более дурного, тиун не стал. Один из дружинников поставил скулящего татя на карачки и, красуясь, одним ударом снес глупую голову. И потом еще и похвалялся полдня: мол, какой я рубака справный.
Перед Залкой выпендривался. Он бы и дольше хвастал, но Илье слушать надоело.
– Бывают же храбрецы, которым славно безоружных смердов побеждать, – произнес он, будто размышляя. – И чтоб на карачках стояли. Мало ли что? Вдруг увернется?
Обидно пошутил. Бряк, так звали дружинника, вскипел:
– Это на что ж ты намекаешь, Годун?
– Намекаю? – поднял бровь Илья. – Я не намекаю, я прямо говорю. Есть такие вои, которым наилучший ворог – бревно на козлах. И замахнуться время есть, а главное – сдачи не даст.
Мальчишеское румяное лицо Ильи оставалось безмятежным. И сидел он на одном тюке с Залкой, а Залка, как бы невзначай, привалилась к нему плечиком…
– Брехня! – Бряк вскипел еще больше. – Я…
– Да ну? – перебил Илья. – Ужель тебе и бревно сдачи дает? Так ты, Бряк, не робей! Обороняйся! Не давай деревяхе спуску!
Залка захихикала.
Бряк побагровел, запыхтел, как чайник на огне…
Илья глядел с виду доброжелательно… Но Залка вдруг ощутила, будто рядом с ней – заряженный самострел. Только тронь…
К счастью, недоброе почуяла не только она, но и привлеченный криками Бряка десятник.
– Охолонь, – бросил он, хлопнув Бряка по плечу. – Чем расхвастался? Ухваткой палаческой?
– Так я, это… Приказали же, – смутился Бряк.
И отошел, сконфуженный.
Десятник глянул неодобрительно на Илью, на Залку…
– К отцу иди, девка, – буркнул он. – Зовет.
А разочарованный Илья отправился дразнить монаха.
Но суды да мелкая торговлишка – это так, чтоб не скучно было по дороге к главной цели, намеченной тиуну судеревским князем.
Урок же был в том, что должен тиун деревню одну большую покрестить и заодно выяснить, почему дани принесли третью часть от положенного. Выяснить и добрать недоимку. А заартачатся – принудить.
Для сбора дани – дружинники. А для Крещения – монах. Или тоже дружинники, если глупые смерды от истинного Бога отпираться станут.
С недоимками, полагал тиун, сложностей не будет. В злополучной деревне он уже бывал и знал, что дымов в ней дюжины две. То есть сотня или около того смердов оброчных, кормящихся больше с реки и с полей, чем с леса. Значит, не денутся никуда. Рассчитаются.
Тут тиун ошибся. Сильно ошибся. Но это выяснилось позже, а пока его больше беспокоило другое. Указание покрестить язычников-смердов. При том, что священника князь дал никудышного. Слов не знает, объяснить ничего не может, только злобится и орет по-своему. Как он смердов крестить будет, если не понимают его?
И вот подвернулся Илья. То есть Годун. Будто сам Господь послал, откликнувшись на тиуновы молитвы.
Илья помочь согласился. Куда идти – ему пока без разницы. Мир – везде. Всё интересно. Люди на лодье. Гридь судеревская, мало похожая на отборную киевскую или батину, больше – на княжье ополчение, что собирал Ярош из своих лесовиков. Сам тиун, сановитый, спесивый, то важничавший с Ильей, то заискивающий. Подозревающий, что Илья – ой не простого рода, но выпытывать не рисковавший. Еще больше нравилась дочка его, скорая на язык с отцовой гридью, но с Ильей – робеющая и смешливая. Но больше всего развлекал Илью ромейский монах. Этот молился непрестанно и сильно пах страхом. Однако боялся не обычной опасности или смерти, а бесов здешних, коих он видел вокруг себя – рои. Боялся монах, что в душу они ему влезут и Жизни Вечной лишат. Жаловался на то Илье, удивляясь, как могут христиане в такой погани жить. Кабы рассказал Илья, как за Кромку хаживал да с самой Мореной во сне говорил, так ромей от страха небось из лодьи бы выпрыгнул.
Залка вернулась. Рассказала, зачем отец звал: к делу воинскому подготовиться. Травки там, мази всякие, тряпицы чистые. Скоро они к нерадивой деревне придут, а там может и неладно выйти. Хоть и хорохорился тиун, а все же опасался. Воям своим тоже велел брони надеть, у кого были. Больше для важности.
Илья кольчужку надевать не стал. Успеется.
Залка подсела к нему поближе, спросила в который уж раз:
– Куда ж ты идешь, Годун? Что ищешь?
Илья улыбнулся:
– Может, тебя?
– Ой брешешь! – И зарделась. И придвинулась поближе.
– Вижу! – крикнул с носа смотрящий.
– Парус долой! – скомандовал тиун.
Спустили и сняли.
Илья тоже встал, шагнул к мачте, чуть поднатужась, вынул ее из гнезда и уложил. Один. Под завистливыми взглядами дружинных и восхищенным – Залки.
На берегу ждали. Пяток мужиков с копьями и луками.
Углядев на корме знамено князя Судеревского, оружие опустили. Но брошенный конец принять не торопились. И дружина тиунова сплоховала: застыли вдоль борта столбами оружными.
Так бы и проплыла лодья мимо пристани, если бы Илья не махнул через борт, наступил на уползающий конец, подхватил, накинул на столбик. Выбрал слабину, красуясь, одной рукой подтянул лодью к пристани, повернулся к смердам, рявкнул:
– Что стоим, кого ждем?
Мужики аж попятились. Голосок у Илюши – как мишка рявкнул.
Илья захохотал. Эх! До чего ж здорово жить! На своих ногах стоять, дышать полной грудью, чувствовать, как бурлит внутри, просится наружу богатырская сила.
