Ну и упоминания о жизни за МКАДом, конечно же, будоражили фантазию молодых юнаков. Игорь, к примеру, больше всего любил истории о Людях Зоны трех заводов, которая находилась на территории довоенного города Химки.
Собственно, о них было не так уж много известно – скорей всего, потому, что тамошние жители не очень хотели попадать на страницы учебников – но те крохи, что имелись, Игорь выучил назубок. В Зоне трех заводов всем руководил один-единственный человек – Директор. Ему подчиняется Внутренняя Служба и стабберы – аналог дружинников Кремля, разведчики, совершающие вылазки в Москву. Внутренняя Служба по большей части присматривает за мирным населением – рабами, которые, как ни удивительно, сами избрали такую участь. Впрочем, поразить это могло только юнака или человека, совершенно не понимающего, до чего сложно выживать в условиях Зоны трех заводов. Рабы усердно работали, чтобы получить еду и защиту от внешних угроз, и вместе с Директором и воинством усердно молились Великому Механику. Последний считался создателем и единственным подлинным правителем Упорядоченного – так меж собой тамошние люди называли Вселенную.
«Что-то не очень ты походишь на человека из Зоны трех заводов, – думал Игорь, обматывая торс компаньона бинтом. – На шее висит шестеренка – символ веры в Великого Механика, но сам утверждает, что в него не верит и Бога поминает все время… Христианин? В Зоне трех заводов? Да и имя какое-то чересчур длинное для уроженца тех мест – Громобой… Просто «Гром» или просто «Бой» – вполне. Но не все же вместе! А если он из рабов, то у тех вообще вместо имен порядковые номера…»
– Достаточно, – сказал нейромант.
Игорь молчал, пока бородач натягивал рубашку и свитер, пока надевал кольчугу и забирался в плащ. Когда же нейромант, кряхтя, принялся усаживаться на пол, разведчик без слов бросил ему одеяло.
– Спасибо… паренек… – пробормотал бородач.
Укутавшись в одеяло, он отполз к стене и, привалившись к ней спиной, отхлебнул из початой бутыли с отваром покой-травы. Исподлобья посмотрел на Игоря, который, все так же молча, взирал на компаньона с каменным выражением лица.
– Садишь, поешь, – сказал нейромант, стараясь казаться приветливей, чем обычно. – Мне уже получше. Честно.
Дружинник обошел костер кругом и, плюхнувшись на пол у соседней стены, подвинул к себе мешок с провиантом, который до того прятался в грузовом отсеке «Рекса». Вытащив одну из помятых банок, разведчик щелкнул перочинным ножом и ловко вогнал его в крышку. Громобой наблюдал за ним со странной улыбкой, застывшей в линии губ, окаймленных густой бородой.
– Как быстро растут чужие дети… – услышал дружинник его тихое бормотание.
Наверное, оно не предназначалось для него. Наверное, Игорь не должен был расслышать эти слова. Но он расслышал. И невольно вздрогнул: эту фразу частенько повторял его отец-дружинник.
– Будешь? – нехотя спросил разведчик, протягивая руку с открытой банкой навстречу Громобою.
– Нет, у меня вот. – Нейромант помахал в воздухе бутылкой. – Мне пока больше ничего не хочется. Аппетита нет.
Дружинник кивнул.
Они помолчали. Игорь на сей раз ел неспешно – на него произвела неизгладимое впечатление фраза бородача про «последнюю банку»; нейромант же смотрел в стену напротив рассеянным взглядом. Могло показаться, что он спит с открытыми глазами.
Однако, когда разведчик съел чуть больше полбанки, Громобой вдруг сказал:
– Ты действительно хочешь знать мою историю?
Ложка замерла в тушенке. Не поднимая головы, Игорь посмотрел на спутника исподлобья.
– Да, – ответил, кивая. – Действительно хочу.
– Но… зачем? Что тебе даст это знание?
– Ну, наверное, это вопрос доверия, – подумав, ответил разведчик. – Чем лучше я тебя знаю, тем проще мне тебе доверять.
– Глупые предрассудки, – хмыкнув, сказал бородач. – Разве то, что я дважды спас тебя от смерти, не повод мне доверять?
– Повод. Но, согласись, это довольно странно – утверждать, что не веришь в Великого Механика, и носить на шее веревку с шестеренкой.
– А разве я не мог разочароваться в прежней вере, когда подчинил себе волю Щелкуна? – ехидно сощурившись, поинтересовался Громобой.
– Но зачем тогда ты продолжаешь носить шестеренку?
– Ну, знаешь ли, московская Зона – такое место, где можно встретить кого угодно. Что, если однажды я столкнусь с нашими стабберами?
– Если ты – беглец, думаю, размахивать шестеренкой перед носом разведчиков – не самая лучшая идея.
– А ты неплохо подкован в новейшей истории, да? – уважительно хмыкнул нейромант. – Знаешь, что стабберы – это разведчики… Но вот что они же – главный карательный орган Зоны трех заводов, ты, надо думать, не знал?
– Нет, – признался Игорь.
– Ну так вот теперь знай. И что перед тобой сидит чистокровный стаббер – тоже знай.
– Да ладно! – недоверчиво хмыкнул дружинник.
– Так и есть, – кивнул Громобой. – Не зря ж я тебе сразу сказал, что мы с Щелкуном – два карателя.
Он, кажется, выздоравливал прямо на глазах – то ли это пластырь начал действовать так быстро, то ли трофейная настойка оказалась крайне чудодейственной, но дела определенно шли на лад.
– Имя у тебя не очень похоже на ваши… ну, по крайней мере, нам рассказывали, что они у вас чуть ли не односложные. Но точно короче, чем Громобой.
– Это потому, что мое нынешнее имя состоит из двух, – пояснил нейромант. – Настоящее – Гром – это то, что досталось мне при рождении. А Бой…
Он на секунду завис, будто перегруженный «серв».
– А Бой? – выждав какое-то время, напомнил о себе Игорь.
– А? – встрепенулся бородач. – Ах, да… Бой – это в память о моей… – Он снова запнулся. – В память о моей жене.
– Жене?
– Ладно, паренек, убедил. Попробую рассказать тебе все по порядку, – сдался Громобой.
Он откашлялся и начал:
– Жила в Зоне трех заводов рабыня под именем «шестьдесят», которую я ласково звал Бо…
* * *
Бо закашлялась, и Гром воздел глаза к небу, будто спрашивая Бога, за что тот обрушивает на их головы все новые и новые испытания? Разве так порочна любовь между мужчиной и женщиной, пусть первый – стаббер, а вторая – рабыня?
Но Господь молчал.
– Спроси, спроси своего Великого Механика, что он думает обо всем этом? – предложила Бо заговорщицким шепотом, утирая слезы, проступившие на глазах от яростного кашля.
Гром с неодобрением покосился на девушку. Она всегда была дерзкой. Куда более, чем следовало бы быть рабыне. Впрочем, если б не эта задиристость, стаббер, возможно, никогда бы не обратил на девушку внимания. И уж точно они не лежали бы сейчас на животах в развалинах посреди Москвы, зорко наблюдая за тем, как по улице ползет орда стальных сколопендр.
