Мо–ду взял мою правую руку. Я протянул ему и левую, стараясь быть полезным, но он отрицательно покачал головой, и я спрятал ее под стол.
Мо–ду принялся тереть мясистую часть моей ладони между большим и указательным пальцем. Я поднял взгляд на Пирина и Джесси и смущенно улыбнулся, однако они смотрели не на меня, а на старого доктора.
Он поглаживал мою кожу, проводил кончиками пальцев по линиям ладони и надавливал на них, как будто пересчитывал годы, которые мне остались.
Я осознал, что больше не улыбаюсь.
Наконец мо–ду обратился ко мне по–английски:
— Тьма в одном шаге от вас.
Я вырвал руку, встал и пошел прочь. За спиной у меня Пирин со старым доктором принялись лаяться по–тайски из–за денег. Джесси хотел меня догнать, но я сорвался на бег и не останавливался, пока не отыскал переулок рядом со стадионом, где оставил «Роял Энфилд». Я вскочил на мотоцикл и промчался мимо Джесси. Он что–то крикнул мне вслед, но слова потонули в реве двигателя.
Еще никогда я не ездил на Пхукете так быстро. Местные дороги и сводки происшествий внушали мне страх даже в сухую погоду, и я старался более или менее придерживаться своей полосы и скоростных ограничений.
Однако в ту ночь сердце у меня колотилось от ужаса, и я что есть мочи гнал «Роял Энфилд» — сначала по длинной дороге из Пхукет–тауна, мимо пьяных туристов, которые хозяйничают на западе острова, все дальше на север, пока толстые фаранги с обгоревшими на солнце физиономиями и тощими девицами не остались далеко позади; на север, вдоль сочно–зеленых каучуковых плантаций, сейчас казавшихся чернее самой ночи, мимо деревень, которые появляются и исчезают так внезапно, словно они тебе просто привиделись, мимо золотых храмов, таких огромных, богатых и заброшенных, что их никак нельзя принять за видение — скорее за останки забытой древней цивилизации… Гнал, стараясь не сбить замечтавшихся местных жителей, не в меру самостоятельных детей и водяных буйволов, уснувших прямо посреди неосвещенной дороги, выжимая из старого мотоцикла все, что только можно, и уже не отличая рев дизельного двигателя от стука крови в ушах, потому что мне нужно было попасть домой, к семье.
Все окна в доме горели. Я оставил мотоцикл у крыльца и вошел. Стащил с головы шлем — волосы намокли и липли ко лбу, все тело было скользким от пота. Прошло несколько долгих секунд, прежде чем я понял, что в семье ссора.
— Она капризничает, — объявила Тесс.
Жена стояла над Кивой, а та, повесив голову, сидела за кухонным столом над раскрытой книгой. В углу Рори, полулежа в кресле, читал справочник с каким–то грызуном на обложке. Он явно предпочитал не вмешиваться.
— Отказалась сегодня работать, — продолжила Тесс. Кива и бровью не повела. — Не стала обедать. Тогда я попросила ее почитать, а она и этого не может!
— Жарко, — протянула Кива, сердито глядя на нас сощуренными глазами. — Постоянно жарко.
— Ах, так ты хочешь целыми днями валяться у бассейна? — язвительно поинтересовалась Тесс. — Тогда давай наймем прогулочную лодку, и ну ее, эту работу! Может, мне попросить официанта принести мороженого?
Она посмотрела на меня, словно ждала, что я что–нибудь скажу или позову официанта, но я только покачал головой.
— Я не говорила, что хочу мороженого! — возмутилась Кива. — Я только сказала, что мне жарко. И мне правда жарко.
А потом открылась настоящая причина недовольства:
— Мне здесь не нравится, ясно? Или об этом говорить тоже запрещено?
— А мне нравится, — подал голос Рори, хотя его никто не спрашивал. — Мне нравятся господин и госпожа Ботен. Нравится, что мама нас учит. Нравится остров. — Он устроился поудобнее, снова раскрыл книгу и добавил: — Здесь больше животных, чем в Англии.
Кива взорвалась:
— Тебе здесь нравится, потому что дома у тебя не было друзей! — закричала она. — Только я и хомяк! Сестра и жалкий хомяк!
— Неправда, — обиженно ответил Рори, — у меня были друзья, просто я никого из них не выделял. Я дружил со всеми.
У Кивы на глаза навернулись слезы.
— А у меня была Эмбер, — проговорила она, и при мысли об оставшейся в Лондоне подруге ее лицо жалобно скривилось. — О, Эмбер, Эмбер, Эмбер!..
Я шагнул к дочери и осторожно дотронулся до ее плеча.
— Ангел, в нашей жизни большие перемены. К ним просто надо привыкнуть.
Она посмотрела на меня так, словно я совсем ничего не понял.
— А я не хочу привыкать! Я скучаю по школе. По Лондону. По Эмбер.
— Есть ведь скайп, — сказал я, понимая, что это слабое утешение. — Есть и‑мейл.
— Что за чушь?! Как можно дружить по скайпу?!
— Не смей так разговаривать с отцом! — оборвала ее Тесс.
— Все в порядке, — поспешно проговорил я, — пустяки.
— Нет, не пустяки!
Жена пододвинула стул и села рядом с Кивой. Та сделала вид, будто ее не замечает.
— Посмотри на меня, — приказала Тесс, и Кива тут же подняла голову. — Послушай, что я тебе скажу.
Кива задрала подбородок, обиженно поджав губы. Тесс приблизила свое лицо к лицу дочери.
— Мы переехали, потому что папа получил здесь работу, — заговорила она. — У меня вот не было ни папы, ни мамы.
— Тесс, не надо, — попросил я.
— Нет, надо. Пусть послушает.
— Я и так все знаю! — поспешно вставила Кива. — Не нужно рассказывать!
Она с трудом сглотнула, и повисло молчание. В каждой семье есть темы, которых стараются не касаться. В нашей — это сиротское детство Тесс. Мы говорили о нем редко, в основном когда ссорились. Мы хотели, чтобы оно навсегда осталось в прошлом, хотели больше к нему не возвращаться — и почему–то не могли.
Тесс заговорила:
— Мое самое первое воспоминание — это дом, который не был мне домом. Вместе со мной там жило много других детей. От всех родители отказались, потому что не хотели или не могли о них заботиться. Потом меня отдавали на воспитание в чужие семьи. В каких–то ко мне относились неплохо, в каких–то хуже. Иногда со мной дурно обращались сами взрослые, иногда — их родные дети: одни не хотели, чтобы я оставалась в их семье, другим просто нравилось меня обижать.
— Тесс, хватит… — произнес я, пытаясь поймать ее взгляд, пытаясь ее остановить. — Она еще слишком маленькая.
Тесс не обратила на меня внимания.
— Настоящего дома у меня не было никогда. Так что тебе — тебе, Кива, — очень повезло.
Кива заплакала.
— Я знаю, знаю, знаю… — проговорила она.
— У тебя есть дом, — сказала Тесс. Гнев понемногу ее отпускал, но все же она продолжала: — У тебя есть папа, мама и брат, и твой дом там, где они. Ты понимаешь меня?
