Поверх подноса жена бросила на меня взгляд, полный невыразимой тревоги. Он длился всего мгновение, но этого было достаточно. Взгляд ее говорил: что, если случится самое страшное? Что, если нашу семью уже разрушили? Что с нами будет?
Внезапно Кива сорвалась с места, проскочила между репортерами и забежала в соседний сад, где стояли маленький мальчик и девочка, оба с блокнотом и ручкой в руках — видимо, в подражание взрослым. Я понятия не имел, что происходит. Потом Кива раздала младшим детям по автографу и с ослепительной улыбкой повернулась к готовым взорваться фотоаппаратам. Журналисты бросились к ней.
— Кива! Что ты думаешь о своем папе, Кива?
— Кива, сейчас же иди сюда! — крикнул я, но Тесс меня опередила. Она зашла в соседский сад, схватила дочь за руку и потащила к мини–фургону, где уже сидел Рори, нервно моргая за стеклами очков.
— До вечера, — сказал я.
Она отрывисто кивнула и завела машину. Они уехали: Тесс — не оглядываясь, Рори — опустив голову. Зато Кива еще долго махала журналистам рукой.
Я натянул форменную фуражку. Толпа сомкнулась вокруг меня, но теперь, когда жена и дети уехали, мне было легче. Репортеры и фотографы больше не могли меня задеть — по крайней мере, так же сильно.
Даже в вылинявших джинсах и простой белой рубашке Фэррен производил впечатление человека богатого. Он был в отличной форме, несмотря на свои сорок с хвостиком и двенадцатичасовой перелет. Однако главное, что бросалось в глаза, — это загар. Фэррен явно проводил много времени на солнце и пропитался его светом насквозь. Именно благодаря загару он выглядел так, словно вел приятную, обеспеченную жизнь.
— Моя фамилия Фэррен, — сказал он с лондонским акцентом и добавил: — Придется нам поторопиться.
Рейс из Бангкока задержали, и стоял уже поздний вечер. Большинство клиентов на месте Фэррена сразу отправились бы в отель, заказали в номер ужин и приступили к делам на следующее утро. Но только не он. У него была назначена встреча в гостинице недалеко от аэропорта, а так как самолет опоздал, времени оставалось в обрез.
Я взял его чемоданы, и он молча пошел за мной к машине. Некоторые шоферы пытаются вести себя с клиентами по–приятельски: расспрашивают, как прошел перелет, жалуются на лондонскую погоду и все в таком духе. Сам я никогда не приставал с разговорами. По–моему, когда человек только что прилетел с другого конца света, ему не до болтовни.
Я открыл дверцу машины и подождал, пока Фэррен устроится на заднем сиденье, потом уложил чемоданы в багажник и уточнил, куда ехать. Он назвал отель рядом с аэропортом — в таких останавливаются, когда прилетают рано утром или поздно вечером. Существуют они в основном за счет конференций, семинаров, публичных выступлений. За счет людей, которые обучают или продают. Именно этим и занимался Фэррен — продавал мечту.
— Температура в салоне вас устраивает? — спросил я.
Фэррен кивнул, не глядя на меня. Видимо, новостей он еще не смотрел. Что ж, меня это вполне устраивало. Если клиенты узнавали мое лицо, то начинали расспрашивать обо всем в мельчайших подробностях. Фэррена моя персона не интересовала. Большой черный автомобиль выехал из Хитроу, и каждый из нас чувствовал себя так, словно был в нем один.
В отеле его уже ждали. Огромный, размером с ангар, зал тонул в темноте, только сцену с подиумом, похожим на кафедру проповедника, освещал сверху прожектор. Люди в зале сидели большей частью пожилые, в основном семейные пары, хотя встречались и одинокие. Все они скопили определенную сумму — достаточную, чтобы вложить в недвижимость, но не настолько крупную, чтобы разбрасываться деньгами. С заднего ряда я наблюдал, как Фэррен поднялся на сцену и вошел в луч прожектора.
Позади него стена вспыхнула яркими красками.
Я увидел безлюдный пляж, а над ним — голубое небо и пламенеющий закат. Зеленые горы возвышались над бассейном, который словно бы висел в воздухе. Пейзаж начал бледнеть и медленно растворился в другом — на экране возникли плантации ананасов и кокосовых пальм. Потом растаяли и они. Это были виды тропического острова, которые открывались из окон домов, построенных будто из воздуха, света и стекла. Фэррен продавал недвижимость.
Впрочем, нет: он продавал гораздо больше. На экране позади него была надпись, которая не исчезала, даже когда изображения таяли и сменяли друг друга:
«ВАША ДВЕРЬ В РАЙ».
— Эта страна обманула ваши ожидания, — говорил Фэррен. Его голос звучал тихо, устало и очень убедительно. — Эта страна вас разочаровала. Вот почему вы здесь. Вы делали все, что она от вас требовала. Платили налоги. Дали детям образование. Были хорошими соседями. Однако эта страна нарушила договор, который с вами заключила.
Я смотрел на стену позади него — на виды, которые открывались из окон домов, полных чистого воздуха и яркого света. Людей на фотографиях не было, цен тоже.
Прекрасное, далекое и недосягаемое место.
Рай.
Мы ехали по большой площади в викторианском стиле. Фэррен заснул на заднем сиденье — устал после выступления. А может, просто давала себя знать смена часовых поясов. Я старательно объезжал пробки на главных улицах, чтобы доставить его в отель до полуночи. И тут я увидел эту пару.
Мужчина выпихивал женщину из машины. У него был то ли «Рено», то ли «Пежо» — в общем, какое–то французское барахло. Он перегнулся через женщину, распахнул дверь и пытался заставить ее выйти.
Одну руку он держал на руле, другой выталкивал женщину наружу. Это был бритоголовый, покрытый уродливыми татуировками бугай в рубашке без рукавов. Такие, как он, всегда носят рубашки без рукавов, чтобы все вокруг видели: в свободное время они только тем и занимаются, что поднимают без особой надобности тяжелые предметы.
Женщина плакала — она не хотела выходить. Мужчина обзывал ее последними словами, и я не раздумывая вмешался.
Кастеты, которые дал мне Анджей, лежали в бардачке. Две штуки. Сделаны из какого–то синтетического материала легче пластмассы и тверже латуни. Просто четыре отверстия для пальцев и ручка, удобно ложащаяся в ладонь.
На случай, если те двое вернутся.
Я выбрался из лимузина и, надевая на руки кастеты, которые оказались почти невесомыми, направился на противоположный край площади — туда, где мужчина все еще толкал женщину, только теперь ногой.
Я почти дошел до них, когда услышал, что Фэррен зовет меня по имени: «Том, Том, Том…» Мужчина тоже услышал его и поднял голову. Я продолжал идти. Фэррен продолжал меня звать. Я и не подозревал, что он знает мое имя.
Женщина уже стояла на асфальте, одергивая платье и пытаясь удержаться на ногах в одной туфле — вторую она потеряла. Она плакала. Я сжал кастеты крепче, и ручки впились мне в ладони. Мужчина начал вылезать из автомобиля с презрительной усмешкой на лице. Он не сомневался, что легко со мной расправится, но потом заметил черные пластины кастетов у меня на руках, и его усмешка стала менее самоуверенной: он не знал, повлияют они на что–то или нет.
