– Ты точно знаешь?
– Да знаю! Ну, давай, а то я с ума сойду! Я так хочу тебя…
– Мы ему не повредим?
– Нет! Ну же…
Но он еще пару раз спросил у нее серьезным тоном, хотя сам держался из последних сил: «Нет, ты уверена? Точно можно?»
– Ты подумай, это ж надо! – произнес Данила спустя полчаса. – Дома кровать размером с Гондурас, а мы тут дурака валяем! Я себе уже все вывихнул, что можно!
И Ольга засмеялась ему в плечо:
– Так поехали в Гондурас!
Никуда они не поехали – и так было хорошо. Диван для Ольгиной квартиры сам Данила и покупал – выбрал побольше, не такой, как у него, но тоже очень удобный, так что насчет «вывихнул» он, конечно, присочинил. Так было хорошо, томно и лениво, что Данила даже слегка задремал, но Ольга легонько толкнула его в бок:
– Послушай, а как ты меня называл?
– Когда…
– Не спи! Вот сейчас! Когда я к тебе грязно приставала, а ты из последних сил защищал рубежи своей добродетели!
Тут он совсем проснулся:
– Да что ты врешь! Когда это я… Да не было этого!
– Было-было! Я к нему вся такая пылающая – ах, возьмите меня! А он: нет-нет, на это я пойти никак не могу! Я человек высоких нравственных правил и со всякими легкомысленными беременными девицами… Ай!
– Лялька! Что я сейчас с тобой сделаю!
– Вот! Что ты сказал?!
– Лялька…
– Почему?!
– Само как-то вырвалось. Странно… Если тебе не нравится, я больше не стану. Ты что?
– Ты не понимаешь! Это же я – Лялька! Это мое имя, детское! Меня все так и звали, а тут никто этого не знает! Я не говорила тебе, правда?
– Не говорила.
– Значит, точно, все не случайно! А я-то никак понять не могу: почему мне так хорошо?! А это ты меня Лялькой назвал!
– Ну во-от, а я-то думал, что это я так постарался, – обиженно протянул Данила и улегся, закинув руки за голову. – Но с другой стороны… как удобно, смотри-ка! Назвал тебя пару раз Лялькой – и все, готова! И стараться не надо…
– Надо! Надо стараться! Как это – не надо!
И Ольга полезла его целовать, а потом улеглась к нему на грудь.
– Я вернулась, понимаешь? Я к себе вернулась, прежней. А ведь я за тебя уцепилась сначала просто от отчаяния. От полной безысходности. Тоже думала – может, спасусь. А потом – влюбилась! Как я удивилась, ты не представляешь! Я думала, мне уже нечем влюбляться. Оказалось – есть. И знаешь когда?
– В кафе? Когда я мороженое тебе купил? Ты тогда меня вообще впервые по-настоящему увидела.
– Ну вот! Все-то ты знаешь! Ничем тебя не удивишь.
– Что ты! – Данила поцеловал ее. – Да ты меня каждую секунду удивляешь! Лялька…
«Из него получится такой хороший отец! – думала Ольга. – Он и со мной-то как с маленькой. Может быть… сейчас и спросить?»
– Ты знаешь… Я хотела… Может быть…
Нет, не выговаривалось никак. Умом она понимала, что Данила принял ее вместе с ребенком, но чувствовала порой просто животный, звериный страх за своего сына – все-таки он Даниле чужой! И она жалела своего малыша, которому досталась такая непутевая мать. Сколько ему уже пришлось пережить вместе с ней! А вдруг… А вдруг Данила не полюбит его, как своего?! Не сможет? Или упрекнет ее потом… Или…
– Данил, а вот ты не хотел бы… Я подумала, что…
Не выговаривалось еще и потому, что Ольга понимала: как только она произнесет эти слова, что никак не шли у нее с языка, дверь в прошлое захлопнется окончательно и навсегда. Она-то хотела назвать сына Сашкой, но теперь… Теперь, когда Данила сказал: это наш ребенок… Он сам должен дать ему имя. И тогда…
Тогда – все.
Сорокин исчезнет из ее жизни окончательно.
И хотя Ольге казалось, что она давно оборвала все нити, тянущиеся к Сашке, одна, последняя, все еще резала сердце – слишком много жизни и души было связано с ним. Она в последнее время даже не вспоминала Сорокина, но какая-то фантомная боль от ампутированной любви мучила ее все равно.
Данила, слушая Ольгино бормотание, страдал – он давно догадался, о чем она хочет его попросить, и, наконец не выдержав, сам быстро сказал:
– Послушай, а что, если нам назвать нашего сына Иваном? В честь отца моего, а? Ванечка, Ванька! Будет Иван Данилович, хорошо, складно. Как ты думаешь? Ляль, ну что ты… Не надо…
Ольга выдохнула и так вцепилась в него, так затряслась всем телом, что Данила понял – да, правильно. Правильно он сказал. И вовремя. Она не плакала, а только глубоко дышала, стараясь успокоиться, а Данила молча гладил ее по голове.
– У меня прадед был… Иван Бахрушин… замечательный человек. Я тебе потом… расскажу.
– Ну, вот и хорошо.
– Мне нравится… это имя.
– Я же тебе говорил – просто поверь мне.
– Думаешь, это легко?..
– Трудно. Ну что, решили – Ванька?
– Ванька! Иван Данилович… Подожди, а как твоя фамилия?!
– Ничего себе! Замуж собралась, а за кого – не знает!
– Правда, какая фамилия?
– Ты знаешь, фамилия у меня сложная, редкая очень. Ты такой небось и не слышала никогда…
– Ну ладно!
– В общем, Даниловы мы.
– Да что ты? Выходит, ты – Данила Данилов?!
– Ага. Отец пошутил.
– Слу-ушай, а давай Ваньку тоже Данилой назовем?! Представляешь, как здорово будет!
– Нетушки! Ванька, и все! Кто, в конце концов, здесь отец?!
– Ты.
– То-то же! А дочку сама назовешь.
– Дочку! – Ольга засмеялась. – Ты этого еще роди, а то – дочку!
– И рожу, – серьезно сказал Данила. – За мной не заржавеет. Да мне это… раз плюнуть!
Ни сейчас, ни потом – ни разу за всю свою долгую жизнь – Данила с Ольгой так и не вспомнили самую первую встречу. Хомские тогда остановились в той же самой гостинице, в которой поселилась Ольга, снова приехав в этот уральский город – одна и навсегда. Куда она еще могла поехать? И Москва, и Петербург казались ей слишком близкими к Сорокину. Не в Прагу же ей было, в самом деле, ехать? А больше она нигде и не была. Хотя с ее деньгами – за дом заплатили столько, что ей и не снилось! – Ольга вполне могла купить себе не то что квартирку в Праге, а, пожалуй, и домик в Испании. Она не привыкла к большим деньгам и по старой памяти все экономила – кто знает, что ждет впереди?
Сюда она приехала с одной сумкой – ничего лишнего. Барахло сожгла, часть мебели продала, а другая пошла вместе с домом. Весь огромный семейный архив, в свое время приведенный в порядок дедом, она отдала в городской музей, который просто не верил своему счастью: количество фондов сразу выросло вдвое! Книги подарила в библиотеку, которая одна еще существовала из бахрушинских заведений: школу давно упразднили, и она стояла немым укором, полуразрушенная, а больница сгорела. Лялька боялась даже подумать, что станет с ее домом – вокруг, за двухметровыми заборами, уже возводились потихоньку особняки самых причудливых конфигураций.
