Человек мельком взглянул на меня и сразу же опустил взгляд. Он выглядел бесконечно расстроенным.
— Да какой уж там… — мужчина глубоко вздохнул, сокрушённо качая головой. — Сколько лет езжу — первый труп на моей совести…
Что… что он сказал? Меня словно молния ударила и пронзила насквозь — от макушки и до кончиков пальцев ног, но при этом она не ушла в землю, а застряла внутри моего тела — острая, раскалённая и жгучая, — заставляя всё тело дрожать не то от жары, не то от холода, не то от боли… Этот мужчина — машинист нашего поезда… Я смотрела на него глазами, широко открытыми от ужаса осознания последствий моей, казалось бы, невинной выходки, снова и снова складывая в уме два и два в надежде получить запланированные четыре, но всякий раз получая пять. Нет, не может быть, я всё спланировала, всё продумала и предусмотрела. «А всё ли?» — укоризненно спросил внутренний голос. Всё… кроме бабки… Теперь ни в чём не повинный машинист будет считать, что покалечил или, что ещё хуже, убил человека. И как ему с этим жить?! Страшный грех целиком лежит на мне, а не на бабке… Я расстроенно закусила губу: нет, это неправильно, так быть не должно, и точка. Я не имела никакого морального права так его подставлять, и даже помощь другу не может являться достаточным аргументом в мою защиту. Я обязана всё исправить… Легко сказать, но как это сделать?
Я ходила по платформе взад–вперёд, отчаянно напрягая мозг, пытаясь найти решение проблемы. Нет, не может быть, всё было продумано, и мои действия не могли никому нанести вреда. Проводница действовала по инструкции и на основании моих якобы свидетельских показаний, так что ей за остановку поезда ничто не грозило. Пострадавшего найти не могли, поскольку реально некому было пострадать, так что машинисту тоже ничего не могло угрожать. Единственным человеком, которому при плохом раскладе грозили неприятности, была я: меня могли привлечь к административной ответственности за хулиганство или за что–то в этом роде. Но я предполагала сказать, что видела, как человек пролезал под вагоном в момент, когда поезд тронулся. Это — ненормальная с точки зрения здравого смысла, но вполне обычная ситуация на периферийных железнодорожных вокзалах, когда люди пытаются срезать путь, не прибегая к надземному переходу, и никто бы не усомнился в правдивости моих слов. Далее должен был последовать осмотр места возможного наезда, никого и ничего бы не нашли и пришли бы к выводу, что человеку повезло и он успел проскочить. Всё. Пошумели–пошумели бы, потеряли десять–пятнадцать таких необходимых мне минут и продолжили бы движение. Потом нагнали бы отставание за счёт сокращения стоянок. Но кто мог предположить, что вмешается эта бабка — нереализовавшаяся звезда?
Тем временем полицейский закончил опрос свидетелей и составление протокола и стал собирать подписи. Угрюмый машинист расписался, даже не ознакомившись с содержанием протокола; перебросившись несколькими фразами с блюстителем порядка, он молча кивнул и, ссутулившись, тяжёлой поступью зашагал к своей кабине. Я провожала его взглядом, отчаянно ломая голову над тем, что бы предпринять для спасения совести ни в чём не повинного человека, но никак не могла ничего придумать: в любом случае мне пришлось бы выдать себя, а сказать правду после всей лапши, навешанной бабкой…
Вы никогда не оказывались в подобной ситуации, когда и признаться нельзя, и не признаваться тоже нельзя? Признавшись, вы подставляете себя и старенькую бабку, которой не поздоровится за дачу ложных показаний, при этом зарабатываете большие проблемы; скрыв правду, вы серьёзно подставляете другого, причём невиновного человека, обрекая себя на пожизненные мучения от угрызений совести. Третьего не дано… И что выбрать? Знаю, что многие предпочтут второй вариант, легко выбросив из памяти машиниста… но не я. Честь для меня не пустое, а наполненное конкретным смыслом слово. Вокруг полно лжи, жестокости и аморальщины, и мне плевать, что зачастую именно те люди, которым не чуждо перечисленное выше, добиваются успеха. Я не из их числа, не хочу и не буду строить своё благополучие на слезах и костях других. Такое поведение бесчестно, оно недостойно человека, недостойно меня…
Судорожно вдохнув и выдохнув, исполненная решимости, я крепко сжала руки в кулаки и зашагала вслед за машинистом, твёрдо решив признаться ему во всём, а он уж пусть решает, сдавать или не сдавать меня и бабку полицейскому. Вдруг моё лицо упёрлось в чью–то могучую грудь, невесть откуда материализовавшуюся на пути, чьи–то крепкие руки обняли меня за плечи.
— Не дури, Алён, — услышала я над головой знакомый низкий голос.
Я подняла на Матвея глаза, красноречиво выдающие чувства, терзающие мою душу: отчаяние, угрызения совести и уверенность в правильности принятого решения.
— Я не могу не сделать этого, Матвей, пойми…
— Всё понимаю и полностью тебя поддерживаю, но… — Матвей изучающе рассматривал меня, подбирая правильные слова, — позволь мне сделать это вместо тебя. Скажу, что это я всё подстроил.
Я ушам своим не поверила… Он готов взять на себя мою вину?! Словами не передать, что я тогда почувствовала, и одну важную вещь поняла наверняка: у меня наконец–то появился верный друг, на которого можно положиться, который не бросит в беде и не предаст… А раз так, как я могу предать его?!
— Спасибо, Матвей, очень ценю твою заботу, — искренним, взволнованным голосом прошептала я и, пристав на цыпочки, нежно коснулась губами его щеки. — Но это исключено. Я виновата, и только я должна отвечать. Вопрос решён. Иду я. Точка.
Какое–то время мужчина смотрел на меня, о чём–то размышляя.
— Уважаю твоё решение, и всё же… можно исправить ситуацию и избежать непростительной ошибки, — загадочным голосом произнёс Матвей, хитро прищурившись.
Я вопросительно посмотрела на мужчину, не понимая, к чему он клонит.
— Если расскажешь сейчас, машинист наверняка позовёт полицейского, тебя точно снимут с поезда, и… одним словом, отпуск — коту под хвост, да и бабке не поздоровится. Согласен, что нужно ему всё рассказать, но предлагаю сделать это немного позже, когда доедешь до своей станции и сойдёшь с поезда. К тому времени и машинист немного отойдёт, и ты уже будешь на месте, да и бабка окажется вне досягаемости. Даже если он сдаст тебя полиции, местные воспримут происшедшее гораздо спокойнее, поскольку не были свидетелями всего этого бардака. Вероятность того, что тебя быстро отпустят даже без штрафа, очень велика — и ты сможешь спокойно уехать на базу.
Я нахмурила лоб, тщательно взвешивая все за и против предложенного Матвеем варианта решения проблемы. Да, в течение полусуток мне и машинисту придётся несладко, но это всего лишь чуть больше десятка часов… И Матвей прав: скажи я сейчас — меня точно снимут с поезда, да и бабульке не поздоровится… Понятно, что машинисту было бы гораздо приятнее узнать правду сейчас, но он в любом случае уже пострадал, так что несколько часов неведения реально не улучшат и не ухудшат ситуацию. Я глубоко вздохнула и слабо улыбнулась Матвею: на душе стало значительно легче.
— Ты прав, Матвей, так и сделаю, — робко сказала я и прижалась всем телом к его широкой груди, словно ища защиты.
