И лишь один человек оставался безучастным к происходящему и, казалось, так до конца и не понял, что произошло. Мать девочки стояла чуть поодаль ото всех остальных и, с трудом удерживаясь в вертикальном положении, изо всех сил напрягала глаза в попытке сфокусировать взгляд на том, что происходило на песке всего в нескольких метрах от неё. Мозг её спутников уже давно прояснился и оцепенел, скованный ужасом от осознания происшедшего. Что же касается женщины — по–видимому, она приняла настолько серьёзную дозу алкоголя, что не только забыла о том, что у неё есть дочь, но и вряд ли вообще ассоциировала себя с живым разумным существом — настолько пустым и лишённым осмысленности был её взгляд. На миг мне показалось, что если включить музыку громче — она начнёт пританцовывать, насколько ей позволят заплетающиеся ноги. И это мать?! Пьяная скотина…
— Ну дыши же, малышка, дыши, пожалуйста! — сквозь зубы выдавила я из себя, не переставая на пару с Теларом работать над девочкой. Мы действовали как единое целое, и по его лицу, испещрённому морщинами от напряжения и целеустремлённости, я читала, что он, так же как и я, не оставит попыток реанимировать Машеньку, даже если придётся работать до ночи, до утра, неделю, месяц…
Да пошла ты… лесом, мерзкая судьба!!! Плевать я хотела на то, что ты предначертала малышке!!! Слышишь ты, мразь поганая? ПЛЕ–ВА–ЛА Я НА ТЕБЯ!!! Если потребуется, я вдохну в девочку свою собственную жизнь, усилием воли заставлю её слабое сердечко биться!!! Я сделаю это, слышишь ты, трус? Ты самый настоящий трус — подлый, двуличный, действующий исподтишка, выбравший подходящий момент, чтобы… покуситься на жизнь беззащитного существа, существа, которое не сделало никому ничего плохого, существа, не способного за себя постоять… Но ты просчиталась, зараза, у Машеньки есть защита — я, вместо матери, готова стоять за неё до последнего вздоха, тебе не забрать больше моего ребёнка… Судьба, почему у тебя нет человеческого облика, а?! Сложно драться, не видя глазами соперника, а лишь ощущая его незримое присутствие. Можешь не отвечать на мой вопрос, я знаю почему: потому что каждый второй, живущий на этой планете человек, даже самый тихий и миролюбивый, хоть раз в жизни, но жаждал двинуть тебе ногой под дых, вцепиться обеими руками в глотку, разбить в кровь кулаком твою скалящуюся физиономию…
Истощённые душевные силы, в отличие от колоссальных физических, начали быстро покидать меня: сколько времени отпущено беспроцентной кредитной линией жизни на то, чтобы без трагических последствий вырвать человека из мглы потустороннего мира? Десять минут, пятнадцать? Не знаю, сколько из них уже прошло, сколько секунд отстучало, каждая из которых — похоронный набат, но чувствую, что много, непозволительно много…
Готовая взвыть от неимоверного отчаяния и нахлынувшей вместе с ним, всегда готовой паники, боковым зрением я ухватила в стороне какое–то движение. Мгновенно зафиксировав взглядом источник беспокойства и осознав, что именно происходит, я почувствовала бесконтрольный взрыв ярости — пьяная мамаша нагнулась, едва не свалившись, подняла с песка и теперь с интересом рассматривала на ладони… обыкновенный камешек.
Всё произошло внезапно: зарычав от бессилия, горя и злости, трясясь от не поддающейся контролю ярости, я вскочила на ноги и набросилась на ничего не подозревающую горе–мамашу, словно атакующий игрок в американском футболе — на обладателя мяча. Это она во всём виновата, не смерть, не судьба, а она — существо, чудовище, нелюдь. Я врезалась в неё с такой силой, что женщина, словно куль с дерьмом, отлетела на несколько метров и рухнула на песок, мыча что–то нечленораздельное. Я не замечала ничего и никого вокруг, не слышала внезапного бурного оживления за своей спиной; всё, что глаза соглашались видеть, — бесформенную массу моего врага, копошащуюся на песке, словно полудохлая пиявка; всё, о чём мечтала в этот момент, — чтобы меня не оттащили от неё слишком рано, чтобы дали возможность разбить её морду в кровь, мне, человеку, который ни разу в жизни не дал никому даже пощёчины. Встань, сволочь, поднимись — в отчаянии взывала я про себя к бесформенной массе, стоя над ней со сжатыми до боли кулаками, глотая слёзы горя и ярости, — я не могу бить лежачего, даже такую мразь, как ты…
— Алёна, Машенька очнулась!!! — вдруг услышала я за спиной радостный возглас Телара, не слишком громкий, явно сдержанный. Казалось, мужчина боялся разговаривать громко, как будто опасался спугнуть жизнь, возвратившуюся в тело Машеньки, но чувствующую себя в нём пока ещё очень неуверенно.
Что… что он… сказал? Я резко развернулась на пятках, потеряв равновесие и едва не упав. Вокруг лежащей Машеньки царило радостное оживление; тела людей посылали в пространство незримые импульсы положительной энергетики, образующей в радиусе нескольких метров живительный, целебный оазис. Я почувствовала, как энергетика коснулась обнажённых участков моей кожи и прогнала горячую волну эйфории по всему телу, очищая организм от последних остатков отрицательных эмоций, спешащих покинуть ставшую опасной для них среду обитания в поисках более подходящего места. Словно зомби, я тяжело перебирала ногами, приближаясь к девочке, боясь поверить словам Телара — и напрасно: учащённо дыша и не переставая сжимать кулачки, девочка испуганно обводила глазами столпившихся вокруг неё людей, не понимая, чем заслужила такое внимание со стороны взрослых. Почему все они склонили над ней головы? И почему они плачут или едва сдерживают слёзы? Почему все они как один смотрят на неё так жадно, как вчера смотрела на неё соседская Наташка, когда Машенька с наслаждением облизывала тающее от жары эскимо? Губки девочки задёргались, глазки наполнились слезами, и, часто зашмыгав носиком, девочка громко заревела.
— Ма–а–а-ма–а–а!!! — заливалась девочка, сотрясаясь от рыданий. — Ма–а–а-ма–а–а-а–а–а!!!
Как будто наткнувшись на невидимое препятствие, я замерла на месте, так и не успев приблизиться к Машеньке; перед глазами поплыла рябь, а в висках сильно–сильно запульсировала кровь, точно до смерти испугалась чего–то страшного и пыталась вырваться вон из вен, спасаясь бегством. Мне показалось, что кто–то неведомый, обладающий неимоверной силой, пробил своей грязной рукой мою грудную клетку и, сгребя в ладонь трепыхающееся сердце, сначала крепко сжал его, а потом начал мять в своей жёсткой, шершавой ладони: девочка звала маму, самую родную, близкую и любимую… маму… которая только что чуть не лишила её жизни и которая в данный момент валялась на песке, ни на что не способная, и походила на пьяную скотину… ГОСПОДИ, ГДЕ ТВОЯ СПРАВЕДЛИВОСТЬ?!
Потрясённое сознание внезапно отключилось, не оставив ни записки, ни голосового сообщения; махнуло крылом и упорхнуло куда–то в неизвестность, предоставив меня самой себе. Я не чувствовала больше ни радости, ни ярости — вообще никаких эмоций. Мне просто хотелось умереть. Не обращая ни на что внимания, я медленно побрела прочь, не разбирая дороги и не жалея босых ног, сначала по песку, в горку, а потом напролом через траву и кусты. Ветки хлестали по лицу, острые колючки какого–то растения в кровь расцарапали руки и ноги, а я всё брела и брела. Я не сразу поняла, что происходит, лишь почувствовала, как взмываю вверх, и в тот же миг ощутила успокаивающую теплоту человеческого тела — кто–то взял меня на руки и прижал к груди.
