— Рисуйте!
— Что рисовать?
— Слова свои эти рисуйте! Вместе посмотрим. Да и разослать по университетам древностей не помешает. Ответ только долго ждать, а так — всяко на пользу. Хоть занять себя чем будет. — И ушла за новыми перьями и бумагой.
А потом она сказала однажды, чуть испуганно и жутко смущаясь:
— У меня в голове кто-то разговаривает. И не могу понять о чём. Я не знаю этого языка.
Алекс схватил её, готовую умчаться прочь, за руку, вгляделся пристально в глаза — она не лгала.
— Я слышу их, ваша графская невозможность. — К её бесцеремонности он давно привык, как привыкают к зиме или к солнцу. И как зима должна приходить в своё время, так и Саша требовалась ему каждый день. Чтобы просто молчала рядом. Без неё день был неправильным и незавершённым. — Это женщина, и она встревожена жутко. — В глазах коротко блеснули слёзы. — Что с нами? — и добавила неправильным шёпотом: — Алекс?.. — и что-то надорвалось в нём в этот миг.
Он только качнул головой, близко вглядываясь в такое знакомое и давно привычное лицо.
А ведь она невероятно красива. Почему он раньше этого не замечал? Тонкие светлые локоны вокруг смуглого лица, большие серые глаза с огромным зрачком и яркие маленькие губы — сейчас чуть дрожали взволнованно, расстроенно и, кажется, возбуждённо.
— Не бойся, — обхватил её кулачки в ответ, стараясь вложить во взгляд уверенность и в то же время скрыть потрясение, сию минуту его озарившее. — Не бойся, нас теперь двое. А это не так страшно, — и прошептал, чтобы прониклась: — Веришь мне?
Как это смешно и банально. Он и его сиделка. Житейская обыденность. Такая, что противно и смешно самому. И поступить подобным образом было бы просто низко. Именно, Александр. То было бы низко. Девочка отдала всю себя, чтобы вытащить тебя оттуда, откуда ты возвращаться уже был не должен. И она сделала это — спасла. Ради тебя победила.
Очередное откровение нахлынуло и заставило отшатнуться и побледнеть.
— Александр Николаевич, что с вами? — прошептала дрожащим испуганным голосом.
— Саша? — спросил, не веря. Как могла она его, чуть живого, едва держащегося на ногах, с почти мертвецки запавшими глазами, харкавшего кровью, оскорблявшего ее последними, самыми отвратными и обидными словами… Как она могла бы? Это же глупость.
И вспомнилось сразу, как неизменно возвращалась, как уверенны, но осторожны и нежны всегда были пальцы, как терпела и плакала, когда думала, что он спит и не слышит. Как отчаянно боролась всё это время. За него. С ним.
— Господи… за что награждаешь меня? — спросил потрясённо и тихо, глядя в её растерянные глаза.
Она не ответила. Осторожно высвободила из его рук ледяные ладошки.
— Я завтра приду. Как обычно. Вашей шизофрении надо бы поспать. — И улыбнулась, произнеся взрослым своим голосом совершенно невозможное: — Моей, кстати, тоже.
За следующие три дня они вдруг опять не сказали ни слова, отдавая, выполняя данный неизвестно кому обет. Будто вдруг вернулись на два месяца назад и вновь знакомились, безмолвно касаясь друг друга медленным, неожиданно смелым, пристальным взглядом, изучая такие знакомые и совершенно неизвестные до сих пор черты.
Её руки задерживались на его груди неуловимо дольше, мучительно медленно и почти сладко смачивая губкой с кусачим лекарством жадную до прикосновений и уже совсем не болезненную кожу. Разминали мышцы совсем чуть-чуть глубже с какой-то невыносимо пьянящей задержкой, так, что он готов был излиться уже только от этого.
Он рассматривал её крошечные тонкие пальчики с потемневшими от сока трав пластинами ногтей, обладавшие истинно магической силою. И, не выдержав, сначала осторожно, коснулся привычно прохладной ладони, а потом медленно сжал, изумлённо радуясь тому, как затрепетали в ответ ресницы. В его собственной руке ладонь казалась почти эфемерной и совсем невесомой. И было совершенно удивительным, как эти крошечные пальцы могут уверенно резать и сшивать или одним рывком переворачивать его на живот. Это казалось фантастическим. Нереальным. И, наконец, уверенно глядя в глаза, медленно, давая ей шанс всё прекратить, поднёс её руку к губам. Вдохнул остро-кислый запах чистотела и вяжущий кипрея. И поцеловал.
Она чуть раскраснелась, давно дыша сдержанно и тяжело. Губы приоткрылись, еле заметно задрожали, и почти мучительная поволока в глазах заставила его податься вперёд и приподняться. Хрупкое равновесие тончайшего момента дрогнуло, и она отшагнула назад. Потом ещё и ещё. Так и не промолвив ни слова.
«Господи, только бы она пришла завтра. Только бы она снова пришла!» — Он ругал себя и молил вновь, уговаривал взять себя в руки и не портить девочке жизнь. И в следующий же миг мечтал коснуться её разгорячённой им кожи. Ругался шёпотом страшнее Домовича и точно, абсолютно точно знал, что она сама расстегнёт крошечные пуговки платья на своей груди. Он видел это наверняка. Оно приближалось неумолимо, и он почти задыхался, не в силах этого не ждать.
Всё произошло само три дня спустя.
Она пахла тюльпанами. Майским ветром и горькой весенней пыльцой, которой были вымазаны чёрными полосками её ладони. Впустив в комнату жизни, принеся её с собою столько, что хватило бы и ему, и всему поместью, и ещё бы осталось, она улыбнулась Алексу и почти ушла, оставив микстуры на столике. Задержалась. Медленно вернулась, встала рядом, напротив. Просто молча, просто глядя в глаза.
И он сдался. Себе. Ей. Мирозданию. Чьё это было решение, его или её? Он так и не смог потом понять. А сейчас это было неважным. И это было так мучительно прекрасно и так больно…
Она улыбалась и беззвучно плакала, по-прежнему молча, лёжа под его ещё содрогающимся телом. А он шептал в её дрожащие губы, обхватив руками лицо, сцеловывая слёзы: «Прости, прости меня» и «Спасибо…», «Сашенька моя».
И она, наконец, захлёбываясь, так же шёпотом просила: «Не надо. Это от счастья». Но Алекс не верил. Он был у неё первым. И, как потом оказалось, по воле Всеобщего Отца, единственным.
Её не осуждали ни родители, ни челядь. Старый же Сневерг смотрел с глубокой признательностью и стариковским обожанием, принимая её как родную.
Удивления тоже никто не испытывал. Молодой организм шёл на поправку и требовал того, в чём давно нуждался, решительно и категорично. Подобные «услуги» обычно даже подразумевались нанимателями. Однако от мужчин этого рода таких предложений ожидать не приходилось.
Найти девку для выздоравливающего молодого графа наверняка не стало бы серьёзной проблемой, но он отверг подобное сразу. Без объяснений.
К середине лета Александр окреп для разговора с отцом и с удочкой в руках, на тенистом крестьянском пруду попросил у отца разрешения жениться.
— Я не наследую. И ты можешь позволить мне эту слабость, отец, — сказал нарочито равнодушно, глядя на гладкую поверхность воды.
