— Между знаешь и веришь — пропасть.
— А мне? — Ксандер вдруг сделался ярче, стал почти непрозрачным. — Мне ты веришь?
Женщина усмехнулась. И снова затихла.
— Проклятья давно на них нет, — медленно произнёс Ксандер. — Внук и правнук собою его искупили, и с семьи последствия сняли. Запечатали сумрак в замке. Успели.
— И ты всё это время молчал, — равнодушно откликнулась Магдалена, обняла плотнее колени.
— Думал, ты видишь.
— Замок не чист!
— Замок так и останется битым, — недовольно отрезал дух.
— Тогда почему меня не отпустят?
— Чтобы ничто оттуда никогда не вышло. Мы с тобою — на страже.
Женщина равнодушно смотрела на чернеющий вдалеке на холме полуразрушенный замковый комплекс. Молчала.
Ксандер вздохнул и прчти улыбнулся.
— Ты должна выбрать… — и попросил: — Кинь камешек в воду, а?
Магда фыркнула и тут же швырнула в пруд увесистый булыган.
Ксандер бросил на ведьму то ли хитрый, то ли нежный взгляд.
— Ма-агда, — протянул шёпотом так, что ведьма заулыбалась. — Маленький. Кинь, пожалуйста, маленький.
— Думаешь меня отвлечь? — издевательски подняла брови. Его мягкость всегда её подкупала. — Что выбрать, Ксандер?
— Мы тоже кое-что можем, — тихо повторил дух и, медленно истончаясь, исчез.
Магдалена подняла голову вверх, взглянула в ночную черноту, которая там, далеко, — тоже на самом деле свет. В короткую июньскую ночь забредали редкие блёклые звёзды.
Утка вскрикнула вдруг почти басом, и, потревоженные, заорали лягушки. Плывёт кто-то, наверное. Может, ондатра. Сладко пахнуло цветущим тмином и терпко престарелыми вётлами.
Как давно она любит всё это?
Не надоело. И дальше бы любила.
— Меня ведь не отпустят… — Ведьма прикрыла глаза, затаилась.
— Всё в нашей власти, — донеслось с лёгким трепетом ветра.
— И я не хочу без тебя, — прошептала одними губами.
Ветер тепло шевельнул её волосы. Перепутал и отпустил.
Замолчал вдруг оголтелый сверчок, Магдалена широко распахнула глаза. Мимо, совсем не таясь, шумно протопала ежиха с ежатами, оставила примятый след в мягкой траве. Магдалена проводила их медленным взглядом, улыбнулась грустно.
— Я устала, Ксандер.
Воздух перед ней не сразу, очень медленно, уплотнился. Непривычного, яркого синего света невысокий призрак появился чуть сверху и вымолвил тихо:
— Я знаю, — улыбнулся ей добро и протянул руку. — Иди ко мне.
— Но ты же… не можешь? — неуверенно прошептала Магдалена.
— Зато можешь ты.
Ведьма несмело подняла чуть подрагивающую тонкую, бледную ладонь. Нервно, слегка отдёрнула, когда Ксандер потянулся навстречу.
— Не бойся, — шепнул дух. И Магдалена с нерешительным любопытством осторожно встала.
Ксандер медленно двинулся вверх, по-прежнему протягивая к ней руку.
Женщина поднялась на цыпочки, потом ещё и ещё, пока медленно не оторвалась от земли.
Две руки тихо встретились в предрассветном воздухе. Ксандер притянул женщину к себе, поднимаясь всё выше и выше, и уже две синие фигуры всё вернее беззвучно сплетались в одну.
А у старого графского пруда медленно оседало старое, безжизненное тело слепуньи Магдалены.
Рассвет занялся. Тихо дунуло светом.
День настал.
* * *
Колька мчался на тракторе со злой бешеной скоростью в тридцать километров в час. Старый, кряхтящий его железный сообщник уверенно подпрыгивал на буераках и кочках, решительно перекатывался через редкие белые камни, рычал и лязгал, но, ведомый крепкой, опытной рукой, смело стремился вперёд, в Селянку, напрямик, через паровое поле.
Фермер Босой, по совместительству и так некстати муж Элеоноры Аркадьевны, в девичестве Полесной, гнева был полон праведного до пятен на лице, беспокоящих и местами даже тревожных.
А всё почему? Да потому что в очередной заезд в город выторговал он на козьи деньги кружков новых, взамен старых, вместе с сетью утащенных, спиннинг, тоже новый, опять же взамен старого, совсем в этом году завершившегося, и сеть, то есть три новые сети. Потому что старые, как одну, сом порвал, /…/, страхочудище, изувер и зверюга проклятая! У всей заречной «Ласточки» снасти испортил! Так и плавает с /…/ островом теперь, туристов-походников пугает. А то и пусть, /…/ им вообще в «Ласточке» делать!
Колька угрожающе зарычал и стремительно и привычно преодолел высокую гравийную насыпь.
Серые гранитные камешки немного осыпались, потревоженные бесцеремонным вмешательством, и опять улеглись, затихли, серьёзно слюдой на утреннем солнце сияя.
Вот она — ненавистная Селянка, рассадник вредителей и спиртного соблазна! Босой-Дрэк пунктиром взревел на высокой неожиданной кочке и прибавил почти невозможного — газу.
Кто ж мог подумать, кто б додумался предположить, что за третью «неудачу» с козой баба, не задумываясь, возьмёт да и продаст аппарат самогонный, глаз и сердце радующий, да не просто куда-то, а сюда, конкурентам! В Селянку! Колька чуть ли не взвыл, как обнаружил пропажу. А и взвыл бы. Только, как выяснилось, голоса, да и вовсе звука, лишился, когда увидел место в кухне у окошка на лавочке вопиюще пустым.
Безмолвно врученные Элеонорой Аркадьевной Кольке четыре цветные бумажки голоса ему не вернули. «Вот ведь, дура же баба, а и дрэку серу втридорога впарит», — с лютой нежностью мелькнуло у Кольки в голове, правда, совсем ненадолго. Так и помчался отчаянно молчаливым вызволять драгоценное хозяйство. Торопился до колотья в многажды поруганной печени. И вот теперь, уже подъезжая, с удовлетворением осознал: во вражеской Селянке его ждали.
— Где?! — предположительно неадекватно взревел Колька, устрашая фиолетовой уже физиономией.
Население Селянки, десантирование Дрэка из трактора наблюдавшее, впечатлилось и частично попадало.
— Подобрю за еб… хууу! — Фермер Босой потрясал почти квадратным, тренированным кувалдой кулаком. — Подавлю за добро! — брызнул щедро аффективною слюной. Стоячие селянкинцы отшатнулись, но театра боевых действий покидать по понятным причинам не стали.
— Не вели казнить, Николай Денисыч, — торопливо выскочил из дома Селянкин староста. Плюнул на аппаратный бочок и потёр ловко чумазым тельняшковым рукавом.
Колька цепко выхватил имущество из чужих неуважительных рук и натужно нахмурился.
— Не мой! — гаркнул, ужас во всю окружающую фауну вселяя.
— Да как же не твой-то, Коленько? Твой, касатик! Сама поутру притащила. Возьми, говорит, инструмету окаянную, вредёбу напрасную, семейной жизни разлад и разоренье!
