Страсти кипят
Дело было так: Варька Кумова уж собиралась отходить ко сну, бродила по квартире в ночной рубашке и без челюстей (они у нее вставные, и на ночь она их, естественно, вынимает). Вдруг звонок в дверь. Варька открывает и видит на площадке совершенно голую Ленку (руками та прикрывает низ живота). Го лая, с клочками пены на плечах, правда, не босая, а в шлепках.
Вообще, Ленка — женщина красивая, видная из себя, но любит выпить. И Варька сразу смекнула: все, началась «белочка», то есть белая горячка, и крышу сорвало. Но Кумова знает, что с такими людьми надо обращаться ласково, и потому она сочувственно зашепелявила (без челюстей же!):
— Ой, Лен, да ше это ты так ходишь, можно замершнуть, нынше еще не лето, надо хоть чуть одевашься…
Но соседка оказалась совершенно трезвой и в себе:
— Че, че! Меня Санька из ванной выгнал!
— Прямо так?
— Ну че, не видишь, что ли?
В общем, запустила Кумова Ленку к себе, дала ей халат, капель валерьяновых, стала будить Никанорыча (мужа), чтоб держать семейный совет, что делать дальше.
Оказывается, пришла Ленка с работы (торгует по найму на рынке селедкой), вся она, естественно, пропахла рыбой, и полезла сразу мыться, не особо уделив внимания Санечке. Мужа это взъярило, он ворвался в ванную, обвинил ее в блудной связи с патрулирующими рынок милиционерами и выкинул за шкирку в чем мать родила. Никанорыч, в отличие от Саньки, мужик не взрывной, а основательный. И трусоватый к тому же. Две собаки грызутся — третья не лезь, такого он мнения придерживается. А Варька, напротив, его настропаляет — иди, мол, и веди мирные переговоры. Вроде голубых касок ООН в «горячей точке». Может, Санька тогда и одумается. «Жди», — хмыкает про себя Никанорыч. Один раз он зашел к соседям по какой-то хозяйственной надобности, застал драку: Санька бил Ленку по голове батоном, а она, обороняясь, схватила со стенки сковородку. Но Никанорыч не такой дурак, чтобы попадаться под горячую руку — он быстро деру дал. Варька хоть и занудная — все зубы за семейную жизнь об него сточила, — но зря сковородками не машет, больше идеологически воздействует…
Но, в конце концов, не жить же Ленке без одежды? Скрепя сердце Никанорыч двинулся к Саньке. Кое-как выцыганил у него «рыбную» справу (Санька ее швырнул на порог), а про остальные тряпки гневный муж сказал, что он не для того горб ломает, чтобы преступная жена ментов завлекала, и что, мол, пусть она идет на все четыре стороны и радуется, что живая, потому как изменщицам на Руси издавна полагалась смертная казнь — закапывание в землю живьем.
Ну, Ленка выпила у Кумовых чуть-чуть самогонки для снятия стресса и стала клясться, что на нее возведен преступный поклеп бабами-конкурентками, торговками рыбой. Во-первых, они хотят Саньку отбить — мужик он хоть и дурной, но внешности лучше даже, чем комиссар Катани из фильма «Спрут» — синеглазый пепельный блондин. С ним любая не прочь. А во-вторых, зловредные бабы видят в Ленке препятствие для собственного бизнеса — к ней покупатель валом валит, а их селедка тухнет. А что до милиционеров, то Ленка им просто так улыбалась, чтоб с рэкетом не приставали, никаких шашней и в проекте не было… Наконец-то, настрадавшись от пережитого, жертва ревнивой страсти завалилась спать на диван, и Кумовы кое-как угнездились.
Утром Ленка пошла рыбой торговать, а Санька звонит к себе на работу в автоколонну:
— До обеда не ждите. У меня, ребята, сегодня праздник не праздник — в суд иду, с женой развожусь!
В два часа хозяин ему позвонил, а Санька — никакой. Еле языком двигает. Возмущен:
— А че ж вы хотите? Чтоб я с женой надумал разводиться, да еще и на работу шел?!
Ну ладно. А Ленка — вечер — ее нету, ночь — тем более. Санька уж и протрезвел, к Кумовым примчался:
— Мою не видали?
— Вчера, как же, во всей красе, — ехидничала Варя. — Прям хоть на подъезд объявление вешай: по вечерам — стриптиз-шоу, для проживающих — вход бесплатный. Ты, Сань, вроде как Тарзаном у нас будешь…
Хиханьки хаханьками, а Ленка пропала.
А дело было перед Восьмым марта. И вот очевидцы рассказывают: в канун праздника в рыбных рядах появляется Санька с шикарным букетом роз и публично супруге приносит извинения. Вроде бы даже подстелил газетку и опустился на одно колено. Говорит: «Елена Ивановна, день-два селедка и без вас проживет, позвольте вас пригласить в местный бар „Сказка“, чтобы в культурной обстановке покалякать о том о сем». Ну Ленка чуть пококетничала (другие-то бабы от зависти сгорали, редко кому муж на праздник бурьянину какую принесет, не говоря уж о благородных растениях), а потом снизошла до мужниных ухаживаний.
Посидели они долгехонько в «Сказке», Саня нанял частника, тот их чертом к подъезду домчал. Галантный супруг выскочил, переднюю дверку с поклоном открыл, Ленка оттуда долго выбирается, чтоб весь дом видел: совет да любовь. Кумовы, понятное дело, тоже к окну прилипли. Санька Ленке руку подал, и они важно, с розовым кустом, в подъезд вплыли.
— Видал? — толкнула Варя под бок Никанорыча. — Учись интеллигентному обхождению. Всю жизнь я с тобой прожила, хоть бы раз ты меня так в дом завел!
Покорный Никанорыч только вздохнул тяжко. Жена пилит — муж крепчает…
Коты помойные
Через мужиков, а именно через Петю Булякина, и пошла вся Люсина жизнь наперекосяк. И Люся свой горький опыт не скрывает (она человек откровенный), а несет в массы. Встретила знакомую в очереди — платили за телефон, та ей: «Ой, Света моя замуж собралась. Боря еще учится, но не буду перебивать, пусть молодые семью создают, гнездышко вьют!»
Люся сразу ее остудила:
— А жить они где будут?
— У нас пока… Где ж еще… Снимать — дорого, оба студенты…
— Вы что ж, его и прописывать собрались?! — Люся даже вскрикнула от такой глупости.
— А как же, — потупила взор знакомая.
— Да он в семью втереться хочет! — вскипела Люся. — Жизни не знаете! Где вы его нашли? Из хутора какого приехал? (Кипряны — город небольшой, а все ж таки не деревня спитая, депрессивная.) Мужики — это аферисты, так и шнырют, к кому пристроиться. Оберет вас и ноги вытрет. Попомни мои слова — нынче мужиков нет, есть коты помойные! Вон у меня…
Тут Люся хотела перейти к примерам из личной жизни, но утренняя бодрая очередь (в Кипрянах народ встает рано) зашумела как бор в непогоду. «Правильно говорит!», «Ой, ну не все ж такие. Вон, у меня дочка вышла, слава богу, нормальный парень!», «Повезло… Исключение… Инопланетянин…», «Они сбегаются и разбегаются, а родителям беда», «И так можно пожить, без прописки», «Дураков нынче нету, за так он тебе и стакан воды не подаст», «Мужик не перетрудится, где можно, на бабе выедет»… Очередь немалая — человек пятнадцать (в Кипрянах любят мелкие клерки копить народ у окошек — а как еще власть свою покажешь?), и почти вся — женская. И лишь в самом хвосте один мужичонка затерся — маленький, дробненький (сразу видно — подкаблучник). Костюмишко на нем заношенный, штаненки коротковатые — небось после стирки сели. На носу очечки. Когда бабья буча началась, он голову в плечи втянул, глазенками — зырк, зырк! А че, в Кипрянах народ горячий, в выражениях не стесняется. И в жестах, кстати, тоже — такое тебе, в случае чего, могут показать! Не скоро забудешь…Возмущенная Люся ехала домой на маршрутке. Между прочим, в женском окружении — только водитель был мужчина, а кругом — бабье. А водитель после сбора денег включил песни про тюремную жизнь — вот вам и вся романтика, вроде бы как пассажирки — подельницы. И никто не вякнул — девицы молодые уши плеерами залепили, женщины постарше, предпенсионные, насупились. Ну Люся и тут не стерпела: «Мужчина-а-а! Если вы мужчина, конечно-а-а. Мне ваши песни не нравятся, я матов за свою жизнь и так наслушалась. Мне за свои деньги что-нибудь покультурней включите!» Водитель забухтел себе под нос, но музыку убрал. Дальше в гнетущей тишине поехали. Видишь как, обиделся! Им, даже и нашкодившим, подавай ласку и расположение. А за что, спрашивается?!
