– Да нет, страшненькая, угрястая, бледненькая… Не понимаю, кому она могла нравиться…
Машина остановилась. Юля слышала, как Павел Андреевич вышел из машины и, открыв с ее стороны дверцу, помог ей выйти. Дождя не было. Но сырой и прохладный воздух сразу же отрезвил ее, охладил ее разгоряченные от вина и всего происходящего щеки.
Ломов взял ее за руку и повел за собой. Юля ждала, когда же ее охватит то приятное волнение, которое обычно сопровождало их поездки и ассоциировалось у нее именно с первой поездкой в «Клест». Но Павел Андреевич даже ни разу не прикоснулся к ней, он просто вел ее за собой.
Они вошли куда-то, должно быть, в гараж, затем он сказал ей, чтобы она была осторожной, потому что сейчас начнутся ступеньки… Послышался какой-то скрежет, словно открывали тяжелую металлическую дверь. И действительно начались ступеньки, но только не крутые, а какие-то скошенные, всего четыре…
– Пригни голову…
В лицо ей ударил запах сырой земли, и впервые за весь вечер ей стало немного страшновато…
– Это гараж?
– Почти. Сейчас увидишь… Вернее, услышишь. Понимаешь, ласточка, – он резким движением усадил ее на что-то жесткое, вроде цементной балки, – я считаю, что самое высочайшее наслаждение достигается только путем контраста. Ты со мной согласна?
– Да, наверно… – ей ужасно хотелось сорвать повязку с лица и осмотреться. Но Павел Андреевич предлагал ей какую-то замысловатую игру. И она должна была решить для себя – играть или нет. Но призом была машина и, возможно, замужество… Хотя последнее вряд ли можно было назвать призом. Скорее – результатом сознательного отношения к жизни.
– Тогда внимательно выслушай меня. Что такое человеческий мозг? Не знаешь? А я знаю – это источник наслаждения, причем разного рода… Делая блистательно что-то одно, ты получаешь за это деньги и покупаешь себе все, начиная с материальных благ и кончая властью. Это, я думаю, понимают все. Мне, к примеру, всю жизнь мешало мое тело. И те желания, которые его терзали. Позднее половое созревание позволило мне спокойно закончить школу и поступить в университет, и вот тогда-то и начались мои муки. Мне было двадцать лет, когда я впервые увидел обнаженную женщину. Раньше я видел только голых девочек, особенно в детском саду и в пионерском лагере… Мы подсматривали в разбитое окошко душа. Обнаженная женщина, с которой лежал мой приятель, пригласивший меня на квартиру к этой проститутке, не вызвала у меня ничего, кроме отвращения. Хотя по всем общепринятым канонам она была просто эталоном красоты: грудь, бедра, стройные ноги… Но она меня не взволновала. Я сказал об этом приятелю, он поднял меня на смех… И в тот же год, летом, на даче я увидел купающуюся в пруду голую девочку… Понимаешь, меня тогда словно подбросило… Никогда в жизни я уже больше не смогу испытать это сладостное чувство обладания чистейшим и нежнейшим существом, которым стала для меня та девочка… Это была обыкновенная деревенская девчонка, которую имели все местные парни за конфеты и игрушки… Она была без комплексов. Но у нее была тонкая кожа, детское личико, невесомые хрупкие ножки, которые, когда раздвигались, открывали для меня настоящий рай…
Потом моя семья переехала, и я понял, что потерял ее навсегда. Но затем появилась еще одна девочка. Она заразила меня нехорошей болезнью, после чего я долгое время вообще не смотрел ни на женщин, ни на девочек. Я в ту пору много учился, потом устроился на работу. Удовлетворялся я тем, что рисовал на чистом листе бумаги пляж, в точности такой, какой был возле нашей старой дачи, а на пляже, на желтом песке девочку в желтом коротком платье с тонкими ножками… И удовлетворялся сам. Потом я повзрослел и женился. Но жена бросила меня. Я снова учился, работал, я очень много работал, я знал, что мне нужно… И вот когда мне исполнилось тридцать семь лет, судьба подарила мне встречу с девочкой, ей было тринадцать. В отличие от моих прежних увлечений она была ангелом во всех отношениях. Она ничего не понимала, не смыслила. Я поработил ее…
Юля задыхалась, слушая эти признания. Кровь пульсировала где-то в затылке и билась в висках. Ей казалось, что черный платок мешает ей дышать, что он врос в ее кожу и вот-вот перекроет ей нос и рот… Но пошевелиться и предпринять хотя бы что-то она не могла. От ужаса.
– Она забеременела, у нее вздулся живот, она стала отвратительна…
– Подождите… Мне нужно снять платок… Я должна вас видеть…
– Надеюсь, ты понимаешь, что это всего лишь игра? – вдруг услышала она его насмешливый голос. – Просто мне хочется, чтобы ты уяснила себе, что ты не знаешь жизни, и то, чем ты занимаешься, сплошной дилетантизм… Я расскажу тебе все так, как представляю сам…
– Но о чем?
– Об убийствах… Ведь ты же расследуешь убийства! Значит, ты хочешь знать истинные причины, мотивы убийств. Ты можешь обещать мне, что не испугаешься?
Нет, она не могла этого сделать. Она предпочитала оставаться страусом, зарывшим голову в песок. В черноту душного платка.
– И вы подпилили ей стремянку? После чего она упала на живот и лишилась ребенка?
– Совершенно верно. А ты, оказывается, не так глупа, как мне показалось сначала… Тогда, быть может, мы будем вести этот рассказ вдвоем?
Она подумала о том, что никто во всем городе не знает, где она. Да и она сама не знает этого. Гараж – не гараж… Стройка – не стройка. Страх парализовал Юлю. Она чувствовала, что от волнения у нее пересохло в горле, а по вискам заструился холодный пот. Она засунула руки в карманы пальто, чтобы найти там носовой платок или – вдруг! – сотовый телефон. Но достала лишь два носовых платка. Она машинально приподняла один из них и вдруг поняла, что у нее в руках два СОВЕРШЕННО ОДИНАКОВЫХ носовых платка. Но откуда два? «Пора возвращаться к этому маленькому монстру… Осторожнее, ты уронила свой платок…» – услышала она голос Крымова, когда тот поднял якобы ее носовой платок в квартире Соболева. Чей это платок? Вали Кротовой? Значит, у нее был точно такой же. Но откуда в этой семье быть такому дорогому платку?
– Да, она лишилась ребенка…
– Девочку звали Лора Казарина, – прошептала Юля, сжимаясь от страха. – И это не игра…
– Это игра в игре. – Голос Павла Андреевича был сочный, уверенный. Он-то знал, что Юля никогда не выберется отсюда…
– Правильно. Твой Шубин никогда не найдет в адресном столе Москвы Илью Владимировича Казарина. Потому что он перед тобой. Что стоит в наше время поменять фамилию? Я очень боялся скандала после всего, что произошло с Лорочкой… Ее сестра – по натуре боец. Но все вышло как нельзя лучше. Я упал с высоты, когда осматривал второй этаж строящегося дома, это было в Подмосковье, где я жил уже три года после того, как с Лорой случилось несчастье… Я повредил себе позвоночник, и у меня начал расти горб. Я очень болел, принимал сильнодействующие гормональные препараты, от которых стал волосатым, как обезьяна… Я за деньги купил себе другое имя. Я стал ДРУГИМ. Я стал Павлом Андреевичем Ломовым. Я вернулся сюда и начал быстро делать себе карьеру. У меня появились деньги. Друзья. Первый человек, родственная душа был Сырцов. Мы понимали друг друга с полуслова. А у него была Полина, которую я терпеть не мог. Но Полина помогла нам с организацией фонда, куда стекались все средства, называемые в народе взятками. Со мной и Сырцовым расплачивались через фонд. Он, как прокурор, решал вопросы, связанные с уголовными делами, выкупал людей, помогал им выпутываться из разных историй, прекращал дела или, наоборот, создавал их из воздуха… Я работал по-крупному, создавая и разоряя предприятия… Ты знаешь, что такое ощущение вседозволенности? Нет, не знаешь, потому что ты – простая смертная, которой недоступны изощренные удовольствия… Вседозволенность – это аллегория счастья. Через мои руки проходили перепуганные до смерти девочки, с помощью которых я наконец-то достиг того, о чем мечтал практически всю жизнь. Я реанимировал свою страсть, свои желания… И многих, очень многих девочек я потом отпускал, потому что у них от страха перехватывало дыхание и они не кричали, а только постанывали или хрипели… А те, кто кричал, умирали. Потому что я не переношу крика…
