— Уходи! Что тебе от меня нужно?
— Да чего ты взъелась-то? Что я сделал? Чего ты психуешь?
— Это я-то психую?! Это тебе все не так! Что ни сделай, все не так! Невозможно с тобой жить! Чурбан! Ни слова не дождешься, ни благодарности!
— Да какие слова тебе еще сказать? Я же сказал, что люблю! Ну что тебе еще от меня нужно?… (И дальше, дальше… до бесконечности, еще много-много скандалов с намерением убедиться в своей важности для другого, в его готовности клясться в любви, останавливать, удерживать, пока на сто десятую ее попытку уйти к маме он не скажет: «Уходи уже! Оставь меня в покое». И этого, конечно, она ему уже никогда не простит. Она всегда подозревала, что он, как и все мужчины, предатель, изменник и ее уже разлюбил.)
У каждого в этой до оскомины типичной истории своя правда, но ее невозможно принять во внимание. У человека с пограничными нарушениями при возникновении малейшей угрозы в отношении чего-то важного для него (для женщины из этой истории — любовь и привязанность ее мужа, для мужа — свобода, пространство для себя самого) возникает сильное сужение сознания. Невозможность воспринимать реальность другого человека. Бурный аффект. Абсолютная убежденность в своей правоте. Невозможность посмотреть на факты, занять по отношению к происходящему метапозицию, позицию «сверху», максимальная вовлеченность в себя, но при этом постоянное обвинение другого. Быстрая и отчаянная мобилизация всех своих сил и способностей на отстаивание своей реальности. Потеря связи с другим и одновременное обвинение его в том же.
Слияние, желание знать о другом все — всего лишь попытки устранить непереносимую тревогу. По сути, это символический способ «истребить» близкого и одновременно оставить его себе, поскольку он жизненно необходим. Истребить его нужно, чтобы он не обладал своей волей, не проявлял своих чувств, не мог вести себя непредсказуемо, что-то себе надумать, решить и покинуть. Он должен быть полностью подконтролен. А для этого он должен стать частью меня самого. Он должен быть, как я, разделять мои ценности, мысли, убеждения. Как я говорить, чувствовать, воспринимать мир. Только тогда я смогу доверять ему, расслабиться, перестать переваривать тревогу, которую перерабатывать я не способен.
В обычной жизни такие отношения встречаются и в паре мать — ребенок. Ребенок сначала предпринимает попытки к естественной сепарации, отделению от мамы, поддержанные его возрастными кризисами (в три года «я сам», в семь лет пошел в школу, в подростковом возрасте ушел в протест, в семнадцать закончил школу и пошел в институт и так далее). Но если погранично-организованная мама не готова к изменениям, она удерживает ребенка, даже уже выросшего, в полном слиянии-подчинении вместо того, чтобы создавать с ним видоизменяющуюся в зависимости от возраста и задач развития связь. Невозможность воспринимать растущего своего ребенка как отдельного, но связанного с матерью человека часто объясняется слишком сильной родительской тревогой, страхом оказаться покинутой, не справиться и другими сильными материнскими чувствами. Потом, если такому ребенку будет все же разрешено заиметь хоть какую-то взрослую жизнь, все это весьма успешно начинает разыгрываться и в женско-мужских парах.
Связь — это то, что возникает между двумя разными людьми. В идеале — это то, что создается в детско-родительской и женско-мужской паре после того, как она проживает естественный слиятельный период. Для погранично организованного человека связь — это слишком непредсказуемо и потому предельно тревожно. Поэтому, как только близкий Другой хотя бы немного отдаляется в свое внутреннее пространство, это вызывает столько тревоги и боли, что «пограничник» готов моментально изгнать его из отношений.
Либо отдельность, либо слияние. Либо черное, либо белое. Либо ты навеки мой, а я навеки твоя, либо никак. В паре слиятельная мать — ребенок часто ни о какой отдельности речь не идет. А вот во взрослой паре традиционное разыгрывание «или мы навеки вместе, поклянись» или «больше никогда не подходи ко мне» часто встречается. «Пограничникам» очень сложно избавиться от иллюзии, что какими-то способами всегда можно получить гарантии. А без гарантий нет никакой опоры, доверия, спокойствия, жизни, и потому для них невыносима ситуация, когда гарантии получить невозможно. Когда они сталкиваются с ней, они предпочитают разрывать отношения, и потому в итоге часто остаются в одиночестве.
Связь — это признание того, что ты мне важен, дорог и ценен, но я не управляю тобой всецело. Связь — это то, что очень нужно нам, но что может оказаться нестабильным, разорваться, потому что там, на другом конце нашей связи — Другой, и он может принимать свободные решения. И этот факт делает само нахождение с кем-то в связи для обычных людей — интересным, возбуждающим, всегда разным, приятно непредсказуемым, а для «пограничника» — невозможным, почти разрушающим, непереносимым.
Все потому, что у него нет никакой устойчивости и уверенности в своей способности переносить такие риски. Он в этом месте так и остался маленьким, зависимым ребенком. И потому ему нужны только гарантии. Только постоянство, гомеостаз. Любые перемены — это с трудом переносимый ужас. Ведь если другой — не повязанный со мной навсегда, а просто Другой, пусть даже хорошо сейчас ко мне расположенный, то строить с ним отношения, любить его, доверять ему без каких-то серьезных гарантий просто невозможно. О нем нужно знать все, а это станет возможным, только если он будет точно такой как я, по сути, будет мною.
Вспомним, в какой обстановке рос «пограничник», и нам станет понятно, почему он так устроен. В семье, в его первых важных близких отношениях все было не тем, чем оно было, взрослые вели себя непоследовательно, аффективно, говорилось одно, подразумевалось другое, делалось третье, ожидалось от него четвертое. Ребенок находился в постоянной угрозе потери собственного места в семье, самоуважения, психической и телесной целостности. Если ситуация в доме, реакции взрослых, все это могло за один день не раз поменяться с точностью до наоборот, то как он может быть другим? Любой новый важный близкий в его жизни, которому так трудно поверить, довериться, близкие отношения как таковые — для него страх бессознательного возврата, серьезный риск повторения того, что было.
Чтобы представить себе ужас ребенка, растущего в такой семье, вообразите себе: вы убегаете от людей, которые хотят вас убить, в последний момент вскакиваете в поезд, надежда на спасение так близка, но… поезд оказывается ненастоящим, картонным, и все разваливается у вас на глазах. Вы отстреливаетесь, но оружие оказывается игрушечным. Тогда стреляют в вас и ранят, вы лежите, истекая кровью, но вот, когда вы уже почти потеряли сознание и надежду, наконец появляются добрые люди и отвозят вас к врачам. Но оказывается, это не настоящие врачи, они те, кто продают органы, и сейчас вас разрежут и заберут все ваши внутренности, на вас уже вот-вот наложат маску для наркоза…
Страшно? Ну да, как в плохом голливудском кино. Но по ощущениям и снам, которые приносят мои клиенты, много похожего. Как после этого можно начать доверять кому-то или верить в то, что все окажется надежным, а мир не опасным?
Слияние как механизм во взрослом возрасте — это часто последствия слияния в семье с каким-то хорошим объектом против плохого. Бьющий, пьющий, «плохой» отец, и «хорошая», смиренная, добрая мама. К кому ребенок захочет быть ближе? Чем ярче поляризация персонажей, тем крепче слияние, тем сильнее лояльность к «хорошему» и отчетливее отвержение «плохого».
