– Я не гонюсь за отношениями.
Мои слова озадачивают ее.
– Почему? Отношения могут сделать жизнь более наполненной.
– Кто бы говорил – женщина, которая ни с кем не встречается.
– Я одна, потому что не встретила того, с кем мне хотелось бы связать себя, а не потому, что я вообще против отношений. Ведь это приятно, когда тебе есть с кем поговорить, к кому прижаться и все такое. Разве тебе этого не хочется?
– Может, когда-нибудь и захочется. Но не сейчас. – Я дерзко ухмыляюсь. – Если у меня возникнет потребность с кем-нибудь поговорить, у меня есть ты.
– Значит, твои пустышки получат секс, а мне придется выслушивать твой треп? – Она качает головой. – Кажется, я прогадала, заключив с тобой сделку.
Я изображаю изумление.
– Ой, Уэллси, так ты еще хотела и секса? Так я с радостью дам его тебе.
Я впервые вижу, чтобы человек так сильно краснел, и от души хохочу.
– Успокойся. Я просто пошутил. Я не настолько туп, чтобы трахать своего репетитора. А то я разобью тебе сердце, и ты в отместку скормишь мне ложную теорию, и я завалю пересдачу.
– Опять, – милейшим голосом говорит она. – Ты опять завалишь экзамен.
Я показываю ей средний палец и с улыбкой спрашиваю:
– Ты сваливаешь, или я ставлю третью серию?
– Ставишь третью. Однозначно.
Мы удобно устраиваемся на кровати: я ложусь на три подушки, Ханна вытягивается на животе в ногах кровати. Следующая серия очень напряженная, и когда она заканчивается, нам обоим хочется узнать, что будет дальше. Я не успеваю оглянуться, как мы переходим ко второму диску. Между сериями мы обсуждаем просмотренное и делаем предположения. Честно? Я не получал такого огромного удовольствия от платонического общения с девчонкой… никогда.
– Мне кажется, свояк преследует его, – задумчиво говорит Ханна.
– Шутишь? Спорим, они отодвинули разоблачение на самый конец. Но Скайлер, я считаю, все равно скоро все узнает.
– Надеюсь, она с ним разведется. Уолтер Уайт самый настоящий гад. Честное слово, ненавижу его.
Я смеюсь.
– Он антигерой. Ты и должна ненавидеть его.
Начинается следующая серия, и мы затыкаемся, потому что этот фильм требует от нас внимания. Тут выясняется, что мы досмотрели до конца сезона, и фильм заканчивается сценой, которая оставляет нас в полном изумлении.
– Черт побери! – восклицаю я. – Мы просмотрели первый сезон.
Ханна закусывает губу и украдкой смотрит на часы. Почти десять. Мы просмотрели семь серий на одном дыхании, даже в туалет не ходили.
Я ожидаю, что она сейчас объявит о своем уходе, но вместо этого она со вздохом спрашивает:
– А у тебя есть второй сезон?
Я не могу сдержать смех.
– Хочешь смотреть дальше?
– После такого финала? Как же иначе!
Она права.
– Хотя бы начало, – добавляет она. – А тебе не хочется посмотреть, что там дальше?
Мне хочется, поэтому я не возражаю, когда она встает с кровати, чтобы поставить следующий диск.
– Хочешь перекусить? – спрашиваю я.
– Конечно.
– Пойду посмотрю, что у нас есть.
В шкафу я нахожу две порции для приготовления попкорна, засовываю в микроволновку обе и возвращаюсь наверх.
Ханна уже заняла мое место, ее темные волосы веером разметались по моей стопке подушек, ноги вытянуты. При виде носков в красно-черный горошек я невольно улыбаюсь. Я уже обращал внимание на то, что она, в отличие от большинства девчонок колледжа, не носит дизайнерскую одежду или дорогие тряпки и не рядится в дрянные вечерние платья вроде тех, что можно увидеть по выходным в «Греческом ряду» или в барах кампуса. Ханна всегда одета в обтягивающие джинсы или лосины и в обтягивающие пуловеры и свитера, что выглядело бы элегантно, если бы она не портила все яркими деталями. Вроде носков, или перчаток, или причудливых заколок для волос.
– Одна мне? – Ханна указывает на две миски с попкорном у меня в руках.
– Ага.
Я протягиваю ей миску, она садится и запускает пальцы в попкорн, а потом смеется.
– Когда я ем попкорн, то всегда вспоминаю Наполеона!
Я ошеломленно хлопаю глазами.
– Императора?
Ханна от души хохочет.
– Нет, мою собаку. Ну, нашу семейную собаку. Он живет в Индиане с моими родителями.
– Что за собака?
– Огромная дворняга, в нем намешана куча пород, но больше всего он похож на немецкую овчарку.
– Наполеон любит попкорн? – из вежливости спрашиваю я.
– Просто обожает. Мы взяли его, когда он был щенком, и однажды – мне тогда было десять – родители повели меня в кино, а он, пока нас не было дома, забрался в шкаф и нашел пакетики с попкорном для микроволновки. Их там было штук пятьдесят. Моя мама сдвинута на распродажах, и если в магазине объявляют акции, она может полками скупать товары со скидками. Кажется, в тот месяц была акция «Орвила Реденбахера»
[23]
. Клянусь, Наполеон съел все до последнего пакетика, в том числе и упаковки. Он потом долго еще какал непереваренной кукурузой и бумагой. – Я смеюсь. – Мой папа дико испугался, – продолжает Ханна. – Он решил, что у Наполеона будет пищевое отравление или что-то в этом роде, но ветеринар сказал, что ничего серьезного, что все это со временем из него выйдет. – Она делает паузу. – А у тебя кто-нибудь есть?
– Нет, но у бабушки была кошка. Ее звали Пичес, и она была с прибабахом. – Я запихиваю в рот целую горсть попкорна. – Со мной и с мамой она была нежной и ласковой, а вот отца, сучка, ненавидела. Что неудивительно, наверное. Мои бабушка с дедушкой тоже его ненавидели, так что она, вероятно, следовала их примеру. Боже, как же она терроризировала этого придурка!
Ханна улыбается.
– И что же она устраивала?
– Царапала, как только появлялась возможность, писала в его ботинки, ну, и все такое прочее. – Я вдруг начинаю хохотать. – Черт! Но лучшее из того, что она когда-либо сделала, случилось в День благодарения, когда мы собрались у дедушки с бабушкой в Буффало. Мы все расселись за столом и только собрались приступить к еде, как через кошачью дверцу входит Пичес. Позади дома был овраг, и она любила там бродить. В общем, входит она в комнату и держит что-то в зубах, но никто из нас не понимает, что это такое.
