– Ой, мне уже не нравится, чем все это закончится.
Я улыбаюсь так широко, что болят щеки.
– Пичес запрыгивает на стол и с величественным видом, будто она королева, идет по краешку, а потом бросает мертвого кролика прямо в отцовскую тарелку.
Ханна охает.
– Серьезно? Вот это да!
– Дедуля умирает от хохота, бабуля в панике – она решила, что вся еда на столе теперь отравлена, а мой отец… – Мое веселье испаряется, когда я вспоминаю выражение на его лице. – Скажем так: он был очень недоволен.
Это сильное преуменьшение. У меня до сих пор по спине пробегает холодок, когда я вспоминаю, что произошло через несколько дней, после нашего возвращения в Бостон. Что он сотворил с моей матерью в наказание за то, что она «опозорила» его – именно в этом он ее и обвинил в припадке ярости.
Единственный «плюс» в том, что мама через год умерла. И не видела, как он обратил свою ярость на меня. С тех пор я каждый день своей жизни благодарю Бога за это.
Ханна, сидящая рядом со мной, тоже мрачнеет.
– А я не увижусь с родителями на День благодарения.
Я внимательно смотрю на ее лицо. Совершенно очевидно, что она расстроена, и ее признание, произнесенное тихим голосом, отвлекает меня от тяжелых воспоминаний, давящих мне на грудь.
– Ты всегда на праздники ездишь домой?
– Нет, обычно мы ездим к моей тетке, но в этот раз у родителей на поездку нет денег, а мне… не по карману ехать к ним.
Я слышу фальшь в ее тоне, но не могу представить, насчет чего тут можно лгать.
– Все в порядке, – поспешно говорит она, видя мое сочувствие. – Ведь будет еще Рождество, правда?
Я киваю, хотя для меня праздников не существует. Я скорее перережу себе вены, чем поеду домой и проведу праздники с отцом.
Я ставлю миску с попкорном на прикроватную тумбочку и беру пульт.
– Готова для второго сезона? – спрашиваю я как ни в чем не бывало. Мы подошли к тяжелой теме, и мне хочется ее закрыть.
– Включай.
На этот раз я сижу рядом с ней, однако нас все равно разделяет полметра. Меня пугает то огромное удовольствие, что я получаю от всего этого. Просто сидеть рядом с девчонкой, не задумываясь о том, как от нее избавиться, и не опасаясь, что она начнет предъявлять мне какие-то требования.
Мы смотрим первую серию второго сезона, затем вторую, потом следующую… и вдруг я понимаю, что уже три часа ночи.
– Черт, неужели так поздно? – вскрикивает Хана и зевает во весь рот.
Я тру глаза, плохо представляя, как получилось, что мы засиделись допоздна и не заметили, как пролетело время. Мы в буквальном смысле просмотрели полтора сезона.
– Проклятье, – бормочу я.
– Просто не верится. – Она опять зевает и заражает зевотой меня. И вот мы оба сидим в темной комнате – я даже забыл включить свет – и зеваем так, будто не спали много месяцев.
– Мне надо идти. – Ханна слезает с кровати и приглаживает волосы. – Где мой телефон? Я вызову такси.
От следующего зевка я едва не вывихиваю челюсть.
– Я могу тебя отвезти, – без особой убежденности говорю я, тоже вставая.
– Нет. Ты сегодня выпил два пива.
– Это было давно, – возражаю я. – Я в нормальном состоянии, чтобы вести машину.
– Нет.
Меня охватывает дикое раздражение.
– Я не допущу, чтобы ты в три ночи ехала на такси, а потом шла через всю территорию. Либо я тебя отвожу, либо ты остаешься здесь.
Ее лицо сразу же становится испуганным.
– Я здесь не останусь.
– Тогда я тебя отвезу. Возражения не принимаются.
Ее взгляд перемещается на две бутылки «Бада», стоящие на тумбочке. Я чувствую ее сопротивление и вижу по ее лицу, как сильно она устала. С минуту подумав, она сокрушенно вздыхает:
– Ладно, я лягу на диване.
Я энергично мотаю головой.
– Нет. Будет лучше, если ты ляжешь здесь.
Вероятно, я сказал что-то не то, потому что она вдруг сильно напряглась.
– Я не буду спать в твоей комнате.
– Я живу с тремя хоккеистами, Уэллси. Которые, кстати, еще не вернулись с гулянки. Я не утверждаю, что такое может случиться, но велик шанс, что они, пьяные вдрызг, ввалятся в гостиную и начнут к тебе приставать, если увидят тебя на диване. У меня же нет никакого желания приставать к тебе. – Я указываю на просторную кровать. – Здесь места хватит на семерых. Ты даже не поймешь, что я здесь.
– Между прочим, джентльмен решил бы лечь на пол.
– Ты видишь во мне джентльмена?
Она смеется.
– Нет. – Повисает молчание. – Ладно, я лягу здесь. Но только потому, что у меня уже слипаются глаза и нет сил ждать такси.
Я подхожу к шкафу.
– Тебе дать что-нибудь, в чем спать? Майку? штаны?
– Майка была бы очень кстати. – Даже в темноте я вижу, как она краснеет. – А у тебя есть лишняя зубная щетка?
– Есть. В тумбе под раковиной. – Я даю ей свою старую майку, и она скрывается в ванной.
Я снимаю рубашку и джинсы и, оставшись в боксерах, ложусь в кровать. Я слышу шум воды, спускаемой в туалете, и щелчок выключателя, затем Ханна выходит и шлепает босиком по полу. Она так долго стоит у кровати, что я не выдерживаю и издаю возмущенный стон.
– Ты ляжешь или нет? – бурчу я. – Я не кусаюсь. А если бы и кусался, то все равно не сейчас, когда я уже сплю. Так что хватит маячить, как привидение, забирайся в кровать.
Матрас слегка проминается, когда она ложится. Подтянув к себе одеяло, Ханна вздыхает и в конечном итоге устраивается рядом со мной. Ну, не совсем рядом. Она примостилась на другом краю кровати и наверняка цепляется за матрас, чтобы не свалиться на пол.
Я слишком утомлен, чтобы ехидничать по этому поводу.
– Спокойной ночи, – говорю я и закрываю глаза.
– Спокойной ночи, – говорит она в ответ.
В следующую секунду я проваливаюсь в сон.
Глава 12
Гаррет
Я обожаю последние мгновения перед пробуждением, те самые мгновения, когда разрозненные нити в моем мозгу сплетаются, образуя целостное сознание. Это совершенно отпадные мгновения. Часть моего сознания все еще дезориентирована и окутана туманом и продолжает блуждать по снившимся мне снам.
Однако в это утро все по-другому. Моему телу теплее, чем обычно, и я ощущаю приятный запах. Клубники? Нет, вишни. Точно, вишни. Что-то щекочет мне подбородок, что-то мягкое и одновременно твердое. Голова? А ведь и правда у меня в сгибе шеи лежит голова. Более того, поперек моего живота перекинута чья-то тонкая ручка, на бедро закинута чья-то теплая нога, слева к ребрам прижимается чья-то грудь.
