– Это же вечеринка, Уэллси. От одного пива тебе ничего не будет.
– Нет, – твердо говорит она.
Я пожимаю плечами и отпиваю водянистой жижи. Пиво – дешевле некуда, но это, наверное, хорошо. Значит, с этим дерьмом у меня нет шансов напиться, если только я не выдую целый бочонок.
Когда кухня пустеет, Ханна прислоняется к столешнице и вздыхает.
– Терпеть не могу вечеринки, – мрачно признается она.
– Может, потому, что отказываешься от выпивки, – поддразниваю я ее.
– Давай шути дальше, изображай из меня ханжу. Я не против.
– Я знаю, что ты не ханжа. – Я многозначительно изгибаю бровь. – Такие не целуются так, как ты.
Она краснеет.
– Что это значит, черт побери?
– Это значит, что у тебя очень эротичный язык и ты умеешь им пользоваться. – Проклятье, зря я об этом заговорил. Потому что у меня тут же встал. К счастью, джинсы довольно свободные, и в них эрекция не так заметна.
– Иногда мне кажется, что ты говоришь разные вещи только для того, чтобы заставить меня покраснеть, – с осуждением говорит Ханна.
– Нет. Я просто честен. – К кухне приближаются голоса, и я непроизвольно молюсь о том, чтобы сюда никто не зашел. Мне нравится быть с Ханной наедине.
Хотя нет надобности играть спектакль, когда рядом никого нет, я все равно придвигаюсь к ней и одной рукой обнимаю за плечи.
– А если серьезно, почему ты так категорична в плане выпивки? – спрашиваю я, делая глоток.
– Я не против выпивки. – Она замолкает. – Я даже люблю выпить. В умеренных количествах, естественно.
– Естественно, – эхом повторяю я и тянусь ко второму стакану, который я до этого поставил на стол. – Ты точно не будешь?
– Нет.
Я невольно усмехаюсь.
– Ты же только что сказала, что любишь выпить.
– Я не прочь выпить в своей комнате в компании с Элли, но никогда не пью на вечеринках.
– Ну и ну. Значит, ты, как алкоголик, пьешь дома в одиночку?
– Нет. – Она раздражается. – Просто… может, прекратишь, а?
– Я когда-нибудь что-нибудь прекращал?
От ее раздражения не остается и следа.
– Понимаешь, – с поникшим видом говорит она, – у меня начинается паранойя при мысли, а что там налито в моем стакане.
От обиды я покрываюсь гусиной кожей.
– Ты боишься, что я подсыплю тебе какую-нибудь наркоту?
– Нет, конечно, нет.
Ее быстрый ответ успокаивает меня, но когда она добавляет: «Во всяком случае, не ты», мои подозрения тут же усиливаются.
– Такое… – Я хмурюсь. – Такое уже случалось?
На мгновение лицо Ханны искажает страдание, потом она медленно качает головой.
– Не со мной конкретно, а с моей школьной подругой. Ее опоили.
У меня отвисает челюсть.
– Серьезно?
Она кивает.
– Кто-то на тусовке посыпал ей ГГБ
[33]
… и, э… скажем, у нее потом была не самая приятная ночь.
– О, черт. Вот гады. И что с ней было потом?
Взгляд у Ханны грустный.
– Ничего, оправилась. С ней все в порядке. – Она пожимает плечами. – Но это отбило у меня всю охоту пить на людях. Даже если я сама себе наливаю… кто знает, что будет, если я отвернусь, пусть и на секунду. Не хочу давать даже малейший шанс.
– Знаешь, – глухо говорю я, – я не допущу, чтобы с тобой случилось такое же, поняла?
– Гм, да. Конечно, поняла. – Я не слышу в ее голосе убежденность, однако не обижаюсь на это. Думаю, опыт подруги действительно оставил в ее душе глубокий след. Причем по понятной причине.
Я и раньше слышал такие жуткие истории. Насколько мне известно, в Брайаре такого не случалось, но я точно знаю о таких случая в других колледжах. Девчонкам подсыпают транквилизаторы, или они сами нажираются в хлам, а всякие подонки пользуются этим. Честное слово, я не понимаю мужиков, которые так поступают с женщиной. Будь моя воля, я их всех посадил бы за решетку.
Сейчас, зная, почему Ханна так твердо придерживается своего правила не пить, я перестаю предлагать ей пиво, и мы идем в главную комнату. Ханна оглядывает толпу, и я тут же напрягаюсь, потому что понимаю: она ищет Кола.
К счастью, того нигде нет.
Мы общаемся с народом, и у всех, кому я представляю Ханну, на лице отражается удивление, как будто они не понимают, почему я с ней, а не с какой-нибудь взбалмошной девицей из «сестринского общества». При этом почти все ребята бросают на грудь Ханны вожделенные взгляды, а потом подмигивают мне, как бы говоря: «А ты везучий».
Я уже жалею о том, что убедил ее надеть этот пуловер. Почему-то все эти одобрительные кивки приводят меня в бешенство. Однако я подавляю в себе собственнические инстинкты пещерного человека и пытаюсь веселиться. Народ больше футбольный, чем хоккейный, но я знаком практически со всеми, на что Ханна бормочет:
– Господи, откуда ты их всех знаешь?
Я ухмыляюсь.
– Я же говорил тебе: я популярен. Эй, а вот и Бо. Пошли поздороваемся с ним.
Бо Максвелл – типичный университетский квотербек. У него есть все: внешность, невероятная самоуверенность и, что самое главное, талант. Кто-то другой на его месте мог бы решить, что положение дает ему право быть полным придурком, но Бо держится вполне пристойно. Он, как и я, учится на историческом и сегодня искренне рад меня видеть.
– Джи, ты молодчина! У тебя получилось! Вот, попробуй. – Он протягивает мне бутылку… чего-то. Бутылка черная и без этикетки, и я не знаю, чем он угощает.
– Что это? – спрашиваю я с усмешкой.
Бо усмехается в ответ.
– Самогон. Гостинец сестры Большого Джо. Мощная штука.
– Да? Тогда убери ее от меня подальше. Завтра днем у меня игра. Я не могу выйти на лед с похмельем от самогона.
– Что ж, справедливо. – Он обращает взгляд своих прекрасных голубых глаз на Ханну. – А ты будешь, дорогая?
– Нет, спасибо.
– Бо, это Ханна. Ханна, это Бо, – представляю я их друг другу.
– Почему твое лицо мне так знакомо? – спрашивает Бо, оглядывая Ханну с ног до головы. – Где я тебя ви… о, черт, знаю. Я видел, как ты пела на весеннем конкурсе в прошлом году.
– Серьезно? Ты там был?
Судя по голосу, Ханна одновременно и удивлена, и обрадована, и я спрашиваю себя, а может, я живу на другой планете, если получается, что я единственный, кто не знает об этих конкурсах?
– Да, чтоб мне провалиться, – отвечает Бо. – Ты была бесподобна. Ты пела… что ты пела? «Будь со мной», кажется?
