– Дети должны больше времени проводить на улице: кататься на велосипеде, ловить лягушек и лазать по деревьям, – настаивает Такер, в подтверждение своей точки зрения размахивая стаканом с пинтой пива. – Для их здоровья вредно сидеть дома, уставившись в «ящик».
– Согласна со всем, кроме лягушек, – говорю я. – Потому что лягушки скользкие и противные.
Ребята разражаются хохотом.
– Трусиха, – поддразнивает меня Симмс.
– Брось, Уэллси, дай лягушкам шанс, – говорит Такер. – А тебе известно, что если лизнуть правильную лягушку, то можно словить кайф?
Я в ужасе смотрю на него.
– У меня нет ни малейшего желания облизывать лягушек.
Тут встревает Симмс:
– Даже чтобы заполучить принца?
За столом звучит добродушный смех.
– Даже для этого, – твердо говорю я.
Такер делает большой глоток пива и подмигивает мне.
– А как насчет того, чтобы лизнуть не лягушку, а кое-что другое? Или ты категорически против облизывания?
Намек заставляет меня мгновенно покраснеть, но лукавый блеск в его глазах говорит мне о том, что это не пошлость, поэтому я отвечаю в том же духе:
– Нет, я за облизывание. Только за облизывание кое-чего вкусненького.
Снова взрыв хохота, правда, на этот раз Гаррет не присоединяется ко всеобщему веселью. Я поворачиваюсь к нему и вижу, что в его глазах горит жаркий огонь.
Интересно, неужели он представил мой рот на своем… нет, туда ходить не надо.
– Черт, кому-то надо приструнить этого старого чувака, а то он монополизировал музыкальный автомат, – заявляет Такер, когда в зале звучит очередная песня «Блэк Саббат».
Мы все поворачиваемся к виновнику – мужчине с густой рыжей бородой и таким подлым выражением лица, которого я раньше ни у кого не встречала. Как только на ночь выключили проигрыватель караоке, рыжебородый подскочил к музыкальному автомату и загрузил в него десять баксов четвертаками, а потом составил плейлист, состоящий из Black Sabbath
[37]
, Black Sabbath, Black Sabbath и еще раз Black Sabbath. Нет, туда затесалась еще одна песня Creedence
[38]
, под которую, как заявил Симмс, он лишился девственности.
Постепенно наш разговор переходит на хоккей, и Симмс пытается убедить меня, что вратарь – самый главный игрок в команде, а Такер бурно выражает ему свое неодобрение. К счастью, песня Black Sabbath заканчивается, и дальше звучит «Унесенный вторник» в исполнении Lynyrd Skynyrd. При первых аккордах сидящий рядом со мной Гаррет напрягается.
– В чем дело? – спрашиваю я.
– Ни в чем. – Он откашливается, затем вылезает из кабинки и тянет меня за собой. – Потанцуй со мной.
– Под это? – На минуту я сбита с толку, но потом вспоминаю, что он тащится от Lynyrd Skynyrd. Кажется, эта песня была в том плейлисте, что он на прошлой неделе сбросил мне на почту.
Такер хмыкает и спрашивает:
– Джи, с каких это пор ты танцуешь?
– Вот прямо с этих, – бурчит Гаррет.
Он ведет меня на крохотную площадку перед сценой. Площадка пуста, потому что никто не танцует. Смущение сковывает мои движения, но когда Гаррет протягивает мне руку, я колеблюсь всего секунду. Что ж, если он хочет танцевать, потанцуем. Это меньшее, что я могу сделать для него, если учесть, каким замечательным он был весь вечер.
Можно много чего говорить о Гаррете Грэхеме, но он определенно человек слова. Он весь вечер не отходил от меня, будто приклеенный, охранял мою выпивку, ждал меня у двери в туалет, оберегал меня от домогательств своих друзей и других посетителей бара. Он в полной мере обеспечил мой тыл, и благодаря ему я смогла впервые за очень долгое время ослабить бдительность.
Господи, просто не верится, что я когда-то считала его отнюдь не хорошим парнем.
– А знаешь, что эта песня длится около семи минут? – говорю я, когда мы выходим на танцпол.
– Знаю. – Его голос звучит ровно. Без всякого выражения. Но я почему-то твердо уверена, что он чем-то расстроен.
Гаррет не прижимается ко мне и не пытается прижать меня к себе. Мы танцуем, как когда-то танцевали мои родители: одна рука Гаррета лежит на моей талии, другой он поддерживает мою правую руку, левая покоится у него на плече. Гаррет склонил голову и прижался щекой к моей щеке. Я чувствую дразнящее покалывание его щетины, и от этого мои руки покрываются гусиной кожей. Я вдыхаю запах его одеколона, и у меня кружится голова.
Не знаю, что со мной происходит. Меня бросает в жар, в ногах появляется слабость. Это все алкоголь, уверяю я саму себя. Потому что мы с Гарретом договорились, что будем просто друзьями.
– Дин счастлив до небес, – говорю я главным образом для того, чтобы утихомирить вышедшие из-под контроля гормоны.
Гаррет переводит взгляд на кабинку, где сидит Дин, зажатый между двумя блондинками, которые с энтузиазмом покусывают его шею.
– Ага, наверное.
Взгляд его серых глаз опять становится отстраненным. По рассеянному тону я понимаю, что ему не хочется разговаривать, и молчу, изо всех сил стараясь не поддаваться его мощному мужскому обаянию.
Однако каждый раз, когда он щетиной щекочет мне щеку, мое тело реагирует все острее. И каждый раз, когда я кожей ощущаю его дыхание, по мне волной проносится трепет. Жар его тела передается мне, меня окутывает его запах, и вдруг я начинаю чувствовать его сильную руку на своей талии. Прежде чем я могу остановить себя, мой палец принимается гладить его ладонь.
Дыхание Гаррета становится прерывистым.
Ого, это точно действие алкоголя. Больше мне нечем объяснить все те ощущения, что появляются в моем теле. Ноющую боль в сосках, напряжение внизу живота и странную пустоту внутри.
Когда песня заканчивается, я с облегчением выдыхаю и поспешно отступаю на шаг.
– Спасибо за танец, – тихо говорит Гаррет.
Может, я и захмелела, но я совсем не пьяна, поэтому я мгновенно замечаю его странную грусть.
– Эй, – озабоченно говорю я, – в чем дело?
– Ни в чем. – Его кадык дергается, когда он сглатывает. – Просто… эта песня…
– Да что такое?
– Навеяла воспоминания, вот и все. – Гаррет долго молчит, и я уже думаю, что продолжения не будет, как вдруг он говорит: – Это любимая песня мамы. Ее играли на ее похоронах.
Я ошеломленно охаю.
– Ох, Гаррет, прости.
Он пожимает плечами с таким видом, будто ему все безразлично.
