– Нет, я считаю, что все это стыд и позор, – сквозь смех отвечает он.
– Для кого?
– Для тебя и для меня. – Он указывает сначала на меня, потом на себя. – Стыд и позор, что мы потеряли целый месяц. – Он прекращает смеяться и тяжело вздыхает. – Почему ты сразу мне не рассказала?
– Потому что знала, что ты скажешь.
Он хмыкает.
– Очень сомневаюсь, но ладно, повесели меня. Так что я бы сказал?
Я не понимаю его странной реакции, и от этого мне неуютно.
– Ты сказал бы, что тебе плевать, даст отец денег или не даст, потому что ты не позволишь ему управлять собой или нами.
Гаррет кивает.
– Ага, тепло. Что еще?
– Потом ты сказал бы, что я для тебя важнее, чем дурацкие деньги.
– Точно.
– И ты допустил бы, чтобы он лишил тебя денег.
– Абсолютно верно.
У меня холодеет в животе.
– Он сказал, что на финансовую помощь ты рассчитывать не вправе и что ты не сможешь получить кредит в банке.
Гаррет опять кивает.
– Верно и то и другое.
– Что тебе пришлось бы выгрести все свои сбережения, чтобы оплатить следующий семестр, а… а что потом? Мы оба знаем, что без работы ты не можешь оплачивать дом, машину и прочие расходы, а это означает, что тебе пришлось бы найти работу и…
– Вот здесь я вынужден остановить тебя, детка. – Его улыбка теплая и нежная. – Давай… давай вернемся назад. Я говорю, что пусть отец лишает меня денег. Спроси, что бы я сказал дальше.
Я прикусываю щеку изнутри, правда, перебарщиваю и провожу по укушенному месту языком.
– И что?
Гаррет наклоняется ко мне и гладит по щеке.
– Я бы сказал: «Не волнуйся, детка. Через несколько недель мне исполнится двадцать один, а бабушка с дедушкой оставили мне трастовый фонд, доступ к которому открывается второго января».
Я потрясенно охаю.
– Что?! Что?!
Он сокрушенно качает головой, слегка щиплет мою нижнюю губу.
– Бабушка и дедушка оставили мне наследство. Мой отец не знал о нем, потому что мама подписывала все бумаги тайком от него. Бабушка и дедушка ненавидели это чудовище – они на самом деле люто ненавидели его – и понимали, что он превращается в деспота, когда дело доходит до меня и хоккея. Они боялись, что он доберется до траста и разбазарит его, поэтому решили позаботиться обо мне. Они оставили достаточно денег, чтобы я мог расплатиться с отцом за все, что он на меня потратил. Достаточно, чтобы покрыть расходы на обучение и все остальное. Наверное, там даже хватит на несколько лет безбедного существования после окончания колледжа.
У меня в голове полный сумбур. Я никак не могу осознать услышанное.
– Серьезно?
– Серьезно, – подтверждает Гаррет.
Когда я понимаю всю важность того, что он только что мне рассказал, на меня накатывает дикий ужас. Господь всемогущий. Получается, что я порвала с ним абсолютно без всякой причины?
Гаррет видит выражение на моем лице и хмыкает.
– Спорим, ты чувствуешь себя полной дурой, да?
Я открываю рот, но формулировать предложения у меня не получается. Просто не верится… Я такая… Боже, он прав! Я полнейшая дура, черт побери.
– Я думала, что поступаю правильно, – застонала я. – Я же знаю, как важен тебе хоккей. Я не хотела, чтобы ты это потерял.
Он опять вздыхает.
– Знаю, и, поверь мне, именно поэтому я и не злюсь на тебя. В том смысле, что да, я обижен, что ты не поговорила со мной, но понимаю, почему ты это сделала. – В его глазах мелькает гнев. – Этот подонок не имел права так поступать. Клянусь, я… – Он замолкает и отдувается. – Между прочим, я ничего не буду делать. Он не стоит ни моего времени, ни сил.
– А сейчас он знает о трасте?
На лице Гаррета появляется торжествующее выражение.
– О, уже знает. Исполнитель завещания моих деда и бабки вчера отправил ему чек. Я подсчитал, сколько должен ему, и накинул еще немного. Вчера он уже позвонил и целых двадцать минут орал на меня, прежде чем я бросил трубку. – Помолчав, он уже серьезнее добавляет: – Кстати, ты должна узнать еще кое-что: Синди бросила этого негодяя.
Я испытываю одновременно и шок, и радость.
– Серьезно?
– Ага. Очевидно, она собрала свои вещи через неделю после Дня благодарения и ушла не оглядываясь. Это еще одна причина, почему он так бесился, когда звонил мне. Он думает, будто это мы подбили ее уйти. – Гаррет с негодованием качает головой. – У этого сукина сына не хватает мозгов понять, что ответственность за его же поступки лежит на нем. Это же он виноват в том, что она его бросила, а ему такое в голову не приходит.
Меня обуревают самые разные эмоции. Я и рада, что Синди освободилась от этой унизительной связи, и мучаюсь из-за того, что мы с Гарретом потеряли целый месяц. А еще я страдаю из-за того, что сдалась под натиском Фила Грэхема и бросила любимого.
– Прости меня, – тихо говорю я. – Прости меня, Гаррет. За все.
Он берет меня за руку.
– И ты меня тоже.
– Даже не смей извиняться. Тебе не за что просить прощения. Это я решила строить из себя героиню и порвала с тобой ради твоего блага. – У меня вырывается стон. – Господи, я даже не могу проявить самоотверженность, не напортачив.
Гаррет усмехается.
– Ничего страшного. Главное, ты уже готовенькая. И не заводи меня своими сиськами, как у стриптизерши.
Я вскрикиваю, когда он неожиданно обхватывает ладонями мои груди и слегка сжимает их через свитер.
Я смеюсь.
– Ах, так? Ты сразу переходишь ко второй базе еще до того, как мы снова официально сошлись?
Он наклоняется ко мне и принимается языком щекотать мне шею.
– Что касается меня, то мы никогда и не расходились. – Гаррет прихватывает губами мочку уха, и я ежусь. – Я вижу наше ближайшее будущее так: минут… э-э… двадцать мы могли бы целоваться и обниматься. Потом еще двадцать минут я буду прощать тебя, а ты клясться мне в вечной любви. Еще, может, минут на десять ты возьмешь у меня в рот, чтобы компенсировать мне то, чего я был лишен…
Я шлепаю его по руке.
– Хотя зачем зря тратить время, когда можно сразу перейти к приятной части?
Я весело улыбаюсь.
– А что у нас приятная часть?
Мгновение – и я лежу на спине и ощущаю на себе тяжесть тела Гаррета. Он одаряет меня своей фирменной улыбкой, от которой мое сердце начинает учащенно биться, и приникает к моим губам в жадном поцелуе.
– Вот это… – Он втягивает в рот мою нижнюю губу и соблазнительно двигает бедрами – …приятная часть.
