Когда Ярослав в первый раз посетил собственный город, к нему явилось посольство из городских старост с требованием сменить тысяцкого. Князь призвал того к ответу, но Стужайло убедил его, что-де пал жертвой клеветы. Ярослав предпочел ему поверить. Но стоило ему собраться на охоту, как тысяцкий опять закатил пир, напился пьян и кричал, что весь Белз скоро будет у него в холопах.
Обозленные попустительством нового князя, горожане не выдержали, и в городе вспыхнул бунт. Двор тысяцкого разгромили, побили челядь, а сам Стужайло спасся только тем, что зарылся в огромную кучу навоза, копаться в которой народ побрезговал. Выбравшись ночью на волю, Стужайло кинулся вдогонку за князем. Ярослав пытался вернуться в город, но ему не открыли ворота и потребовали клятвы, что он заменит Стужайло другим тысяцким, причем по выбору самих горожан.
Ярослав, не выносящий никакого противоречия, пришел в ярость.
– Эти смерды мне условия ставят! Мне! Свинячьи дети, да пошли они все на… – кричал он, и княгиня Аграфена морщилась и зажимала уши, но не уходила. – Мне ставят условия, чтобы я принимал их собачьего тысяцкого! Может, они еще и князя сами захотят выбрать, рыла вонючие! Всех в железо закую, всех хвалисам продам! С землей сровняю!
Однако бранью пробить стены Белза не получилось. Прихватив с собой воняющего навозом тысяцкого, Ярослав был вынужден с позором отступить и уехать к брату в Звенигород. С тех пор Стужайло уже два раза побывал в бане, но князь по-прежнему отказывался сидеть рядом с ним и брезговал даже смотреть на него. Вот и сейчас, когда Стужайло явился уже после третьей тщательной помывки, благоухая квасным духом и березовым листом, князь Ярослав не позволил ему явиться пред очи. Да и надобности не было, поскольку он уже сам все изложил.
– Надо, брате, войско собирать, показать этим стервецам, кто в волости хозяин! – требовал Ярослав. – Завтра же вече созывай, чтоб дали войско!
– Да, да, будет вече, будет! – успокаивал его Владимирко, весьма озабоченный. – Давай-ка покушай пока, ведь целый день, поди, с седла не слезал. Княгиня, душа моя, прикажи, чтоб подавали. Что там Сугревка копается?
* * *
Всю ночь Владимирко не спал, раздумывая, как помочь брату. Собрать войско Звенигорода для похода на Белз будет не так легко – ведь он не сможет позволить ни себе, ни боярам, ни простым ратникам-ополченцам грабить волость Ярослава. С чем тот потом останется? Да и знакомить звенигородцев с требованиями Белза ему представлялось опасным – а вдруг они тоже захотят назначать себе тысяцких сами? Нужно придумать какие-то другие, убедительные и безопасные основания для похода.
И с этой задачей он справился. При всем своем благочестии Владимирко обладал изворотливым умом и той убежденностью, что за его преданность Бог всегда на его стороне, которая может завести очень далеко от заповедей.
Наутро он велел оповестить городских бояр, назначив сбор уже на следующий день: ему не нужно было, чтобы какие-то другие слухи опередили его рассказ о происшедшем.
– Вот приехал ко мне брат мой, Ярослав! – заговорил он, когда все бояре, старосты, купцы, священники Звенигорода и его собственные воеводы расселись на длинных скамьях в гриднице. – И вести, которые привез он, сердце мое наполнили тяжкой печалью. Всем вам ведомо наше несчастье – и месяца не прошло, как отца нашего, князя Володаря, призвал к себе Господь. – Бояре при этих словах дружно начали вздыхать и креститься. – Умирая, собрал он нас, трех сыновей своих, и разделил между нами волость: мне, старшему сыну, – Звенигород, Ярославу, среднему, – Белз, а Ростиславу, младшему, – Перемышль. Отчего младший сын воссел выше старших двух, то мне неведомо, но отца своего я судить не дерзаю, ибо един Бог нам всем справедливый судья.
Бояре опять закрестились и закивали.
– И жили бы мы трое, по завету отца нашего, владея каждый своим уделом, да видно захотел враг рода человеческого разлад внести в род наш. Смутил дьявол умы жителей Белза, побуждая их тысяцкого Стужайлу прогнать, да и перед Ярославом, господином их законным, ворота затворить. Снеслись они, как нам ведомо, с братом нашим, князем перемышльским, и зовут его к себе на княжение. А может, и сам он, гордыней и корыстью дьявольской обуреваемый, побудил их власть законную опрокинуть. Теперь, говорят, послали жители Белза в Перемышль, зовут Ростислава к себе. Вот я и спрашиваю вас, мужи звенигородские, по закону ли это Божьему и человеческому?
– Нет, княже, не по закону! – загудели бояре. – Нет такого закона, чтобы отцовскую волю нарушать и братьев своих родных со столов гнать!
– Тогда подумайте, надлежит ли нам сложа руки сидеть, глядя на дьявольское злодейство, или брату моему Ярославу на помощь прийти? Ведь если не укротим мы сейчас дьявола, то он не только на Белз, но и на Звенигород пасть свою смрадную разинет. Что скажете, мужи звенигородские?
Провалить его замысел могло лишь одно: если бы кто-то из звенигородцев уже сам проведал о событиях в Белзе и решился бы сказать об этом вслух. Однако бояре и старосты либо ничего не знали, либо не посчитали разумным противоречить князю. Владимирко без труда добился согласия снарядить войско на помощь Ярославу. Предстояло еще собрать вече и узнать мнение всех свободных горожан, но при поддержке бояр, старост и священников в согласии черного люда князь мог не сомневаться.
– Теперь про другое дело скажу я вам, – продолжал Владимирко. – Вот сидит здесь перед нами князь Юрий Ярославич, сын Ярослава Ярополковича берестейского, и печаль во взоре его. – Он указал на Юрия, и тот со скорбным видом наклонил голову. – Тяжкая беда его постигла. Вячеслав туровский, тесть его, задумал не только союз их разорвать, но и жены преступным образом Юрия лишить. Отнял он дочь свою из объятий мужа законного и снова за девицу в дому своем ее держит.
Бояре зашептались: до Звенигорода доходили смутные слухи о ссоре туровского князя с зятем и о предполагаемом разводе, но толком еще никто ничего не знал.
– И к дочери его сватается теперь враг наш, Ростислав перемышльский, – говорил дальше Владимирко, и собравшиеся молча проглотили то, что «брат мой» Ростислав уже успел превратиться во «врага нашего». – Разом два преступления совершить задумал: за себя взять жену при живом муже, а с тестем вместе полки собрать да на чужие города ратью пойти. И еще спрошу вас, мужи звенигородские: надлежит ли нам молча смотреть на беззаконие или поднять мечи наши, Богом благословленные, вернуть мужу жену законную и самих себя тем от опасности избавить?
– Неладно оно выходит… – начал его собственный тысяцкий, Стоинег Ревятич. – Еще с Туровом, что ли, нам воевать придется?
– С Туровом нам воевать не с руки! – заговорили сразу несколько человек. – Перемышль да Белз – иное дело, это все земли наши, да и князь покойный завещал. А что там у них в Турове, то не наше дело.
– Да поймите же, мужи звенигородские, если перемышльский князь с туровским князем породнятся, то вместо одного врага сильного будет у нас двое сильнейших, а там и трое. Ведь через Вячеслава туровского Ростислав со всеми Мономаховыми сыновьями и с ним самим в родстве будет! Сожрут нас тогда, и косточек не оставят! Во Владимире его родич будет сидеть! Придут к нам и перемышльские полки, и туровские, и владимирские, разорят города наши, пограбят имение, жен и детей в полон уведут! Не допустите своей же погибели!
