А вспомнив ночное бегство через лес, разом открыла глаза и села. Теперь, при свете дня, вчерашние события казались очень далекими, но ощущение оторванности от мира не покидало их. Глядя друг на друга, Ростислав и Прямислава с трудом могли заставить себя думать, что будет дальше. Голод давал о себе знать, но теперь у них был только меч, с которым не охотятся. Собирая позднюю землянику и раннюю чернику, они побрели сквозь чащу, сами не ведая куда, но вскоре наткнулись на обрубленный топором еловый пень. Рядом валялись верхушка и брошенные ветки. Значит, здесь неподалеку жилье, раз кто-то таскал из лесу бревна.
– Если весь какая-нибудь или заимка – ничего, там про нас не слышали, – сказал Ростислав. – Хлеба раздобудем. До Любачева рукой подать – проберемся как-нибудь.
Внезапно издалека донесся звук, такой неуместный здесь, что они остановились и прислушались.
– Пожар у них, что ли? – в недоумении пробормотал Ростислав, улавливая звон железного била, которым в городах созывают на пожары или на вече.
– Ежей и лягушек на вече скликают! – Прямислава улыбнулась. – Может, здесь целый город?
– Да нету здесь городов! Если бы поставили, я бы знал.
Идя на звук, они вскоре выбрались на опушку. Перед ними простиралась широкая скошенная луговина, серебристая от росы, а вдали стояло на пригорке село из полутора десятков дворов.
– Это мы, пожалуй, на Таишино село набрели! – сообразил Ростислав и провел рукой по черным волосам, чтобы стряхнуть росу, накапавшую с веток. – Там же церковь! Ну, мы с тобой далеко ушли, я не ожидал даже! – Он усмехнулся. – У страха, говорят, и глаза большие, и ноги длинные! Отсюда до реки верст пять будет!
– Откуда церковь в такой глухомани? – удивилась Прямислава. – Не во всяком городе есть, а тут в селе!
– Тут раньше святилище стояло. Это место Яровитовой горой называлось, и на праздники сюда со всей округи народ собирался. Епископ Иаков прислал монаха, старца Пиония Людошу. Он захотел Яровитов идол свергнуть и за то получил от народа топором по голове. Где-то под горой его и похоронили, а потом в горе родник открылся, да такой, что даже зимой не замерзал. Когда пошел слух об этом, уже новый епископ был, Феодосий. Он прислал дружину, и тогда уж идол свергли и сожгли, а на горе поставили церковь Воскресения Господня. Ну, пойдем! – решил Ростислав. – Едва ли угорцы раньше нас сюда успели.
Они пересекли влажный от росы луг и вступили на узкую тропинку к погосту. Звон била не унимался, и над тыном виделась лемеховая, серебристая от старости крыша деревянной церкви с простым маленьким крестом. Церковь оказалась совсем крошечной, а на стволе большой липы возле нее висел темный образок, должно быть, Богородицы. У церкви не имелось даже паперти, но у входа кто-то постелил пестрый домотканый половичок, придававший ей по-домашнему уютный и опрятный вид. Двери стояли открытыми, и молодой короткобородый дьяк усердно лупил колотушкой в подвешенный железный блин, который здесь заменял слишком дорогие колокола.
Завидев пришедших, дьяк от удивления выпучил глаза, не переставая, однако, колотить в било. Его можно было понять: немногочисленных окрестных жителей он знал наперечет, а этих двоих видел в первый раз. Мало того: вид парня с воинским поясом наводил на мысль о городе и княжеской дружине, да и девушка, хоть и одетая в простую потрепанную рубашку, тоже не походила на простолюдинку. Вот так из леса выходит только нечисть, морочащая добрых людей, и молодой отец Орентий не знал, то ли ему попытаться отогнать видение крестным знамением, то ли спасаться бегством.
Странные гости приближались, а из дверей между тем выглянул сам отец Родион, священник.
– Ты что, Орейко, сдурел совсем? – с мягким, но выразительным укором осведомился он. – Все лупишь и лупишь, будто пожар, а пора службу начинать!
– О! – только и произнес отец Орентий в свое оправдание, показывая колотушкой на пришельцев.
Но те уже подошли к крыльцу, и пугливый дьяк поспешил скрыться в стенах святой церкви.
Священник тоже удивился, но не настолько, чтобы испугаться. Он служил на бывшей Яровитовой горе уже пятнадцать лет и давно привык к мысли, что вполне может разделить когда-нибудь участь смиренного инока Пиония.
– Кто же вы такие будете, люди добрые? – спросил он, прищурившись, чтобы лучше разглядеть их.
– Издалека мы, – вежливо ответил Ростислав. – Будь здоров, отче!
– И вам добрый день! Зачем же к нам пожаловали?
– Да вот, отче, – Ростислав кивнул на Прямиславу, – вышел грех, умыкнул я девицу. Обвенчаться бы нам, пока хуже чего не вышло.
– Идемте, – тут же согласился отец Родион и даже засуетился немного, пропуская их в дверь, такую низкую, что Прямиславе пришлось, входя, пригнуться. – Сейчас мигом и того… Начнем, благословясь!
– Непорядок это, отче! – предостерег дьяк Орентий, еще хорошо помнивший свою науку. – Сперва отслужить, потом…
– Делай свое дело, кадило раздувай! – прикрикнул на него отец Родион. – Или забыл грамоту епископа? «Если придут звать тебя крестить, или отпевать, или венчать, или исповедовать, – стал он повторять на память, подняв для большей назидательности палец, – то надлежит идти немедля. Нет греха, если придется ночью встать, из-за стола встать, даже службу церковную прервать – больший грех выйдет, если, ожидая тебя, нетвердые в вере передумают…» Поганцы! – добавил он уже от себя, и Прямислава чуть не рассмеялась.
Ее нисколько не удивило существование подобной грамоты, которую посланцы епископа зачитывали служителям всех церквей волости, где большинство народа гораздо охотнее молилось Перуну, Велесу и Мокоши, чем Святой Троице.
– Идите, станьте сюда! – продолжал отец Родион, подталкивая жениха и невесту к аналою. – Вы крещеные?
– Крещеные! – Ростислав предъявил нательный крест, а Прямислава просто кивнула.
– Исповедовались хоть когда-нибудь?
– На Пасху, – ответили они хором.
– Как крестильные имена?
– Михаил.
– Ксения.
– В первый раз венчаетесь?
– Во второй.
– Как так? – Отец Родион нахмурился.
На его памяти уже бывали случаи, когда вчерашние «поганцы» пытались венчаться снова, просто выгнав надоевшую прежнюю жену.
– Вдовец я, – пояснил Ростислав. – Давно, года четыре уже.
Ростислав отвечал, имея в виду как бы одного себя, поскольку признание, что его невеста, по виду девица, тоже когда-то венчалась, вызвало бы слишком много долгих объяснений.
– Колец нету?
– Есть, – неожиданно для Прямиславы ответил Ростислав и стал развязывать кошель на поясе.
Оттуда он извлек что-то маленькое, передал священнику, потом стянул с пальца один из своих перстней и вручил ему же.
За происходящим наблюдали четверо местных жителей: тиун с домочадцами. В этот обычный будний день на службу явились только они. Тиун таишинского боярина считал усердие к церкви своей обязанностью по должности. Прочие таишинцы не спешили на зов била, и потом им пришлось долго каяться, ибо в другой раз нечто подобное им едва ли случится увидеть.
