Граф печален. Неподдельная скорбь отражается в утративших блеск глазах и в морщинке, разрезавшей переносицу.
— Подобные преступления достойны соразмерного наказания. Вот только дядя их не совершал.
Я даже рот открываю от удивления. Он пытается оправдать родственника? Неожиданно! И крайне неприятно!
— Знаешь, прошлый ты, скрывающийся под иллюзией внешности брата, был совсем другим. Честным и справедливым! — Уже выпалив обвинение, я сильно об этом жалею.
Парень раздраженно разводит руками:
— Ну, оказывается, настоящий я такой… несовершенный. Не рассмотрела за синими очами и блондинистой шевелюрой.
Он наклоняется и безжалостно выдирает кустик ридиуса с корневищем. И, выпрямившись, начинает обрывать цветки. Варвар! Чудом сдерживаюсь, чтобы не запустить ему в голову корзинкой. Бессердечный и бессовестный!
Тем временем защитничек дяди-маньяка глухо произносит:
— Он никого и пальцем не тронул. Он всего лишь отправил доверенного человека узнать, сказала куртизанка правду или соврала насчет ребенка. После рождения внебрачного сына дядя не выходит из дома без… без одного амулета.
Аестас тушуется, а я легкомысленно брякаю:
— Без «антизалетина», что ли? Так он в девяти случаях из ста дает сбой. — Легкий румянец на щеках молодого мага подсказывает, что я произношу что-то не то. — Кхм, этот амулет тестировал отец и назвал бездарной поделкой, а придумавшего его коллегу — ремесленником…
Мое почти невинное объяснение того, откуда у благонравной девицы подобные сведения, возвращает графу нормальный цвет лица.
— Дядя и представить не мог, что посланец так поступит с его любовницей. Если бы он только знал, то ни за что не доверил бы деликатное поручение.
Мне немного не по себе при виде злой улыбки на лице парня. Человек, которому граф Эктор доверял больше всего… О ком он?
— Если это сделал не граф, то кто?
— Зоэль Гарден.
— Целительница герцога? — шепотом, недоверчиво уточняю я. — Мама Эйнара?..
— Да, — твердо отвечает Аестас, и у меня пропадает всякое желание спорить, утверждая, что целительница не может такое сотворить.
Может… Целители умеют убивать. Когда пациента не спасти, мы вольны прервать его мучения.
— Она решила расчистить сыну дорогу к герцогскому трону и с радостью ухватилась за идею дяди немного меня попугать.
— При этом попытки убить были настоящими?
— Да. И вероятность того, что на свет может появиться еще один Монтэм, пускай снова внебрачный, ее не устраивала. К тому же, увеча куртизанку и сына пекарши, Зоэль преследовала еще одну цель: обвинить потом в преступлениях дядю, дабы внушить деду, что его младший сын безумен.
Объяснения Аестаса порождают новые вопросы. Я вспоминаю все, что увидела в комнате Корицы в ту страшную ночь. Очнувшись, она не успела сказать, кто на нее напал, а ведь плащ и маска одинаково хорошо скрывают и мужчину, и женщину. Я не разговаривала с Корицей после несчастья — Фликс отправил ее на лечение к одному известному целителю в герцогство Альнир. Много позже в памяти всплыл странный момент: почему садист бил любовницу с помощью магии? Ведь так вообще никакого физического контакта нет? Следовательно, он не получает никакого удовлетворения?
— Зоэль уже пыталась выдать одного из Монтэмов за безумца, — решительно произносит Аестас, глядя мне в глаза. — Она довела до самоубийства мою бывшую подругу, не зная, что это она меня бросила ради старых отношений, а не я ее. Только дед был посвящен в мою неудачу в любви, все остальные думали, что я — беспринципный ловелас.
Он спокойно говорит о предыдущем чувстве. Это ведь признак того, что оно в прошлом, не правда ли? А еще только сильные и уверенные в себе мужчины могут признаться, что и они порой получают от ворот поворот.
— Но как целительнице удалось склонить магичку к суициду?
— Зоэль Гарден не просто целитель, а целитель душ. Дед приблизил к себе именно ее, потому что нуждался в утешении после гибели моего отца.
Видно, что Аестасу нелегко даются признания. Обнажать сердце даже перед друзьями непросто.
— Мне жаль твою бывшую девушку, и честно говоря, маму Гардена тоже. Если бы граф Эктор на ней женился, она бы не устраивала судьбу сына такими ужасными методами.
— Сомневаюсь. Тысячи женщин, Соннэя, не выходят замуж за отцов своих детей, но при этом они не идут убивать невинных людей.
Он прав… Я сказала глупость. С досады закусываю губу.
— Что с Зоэль? Герцог будет ее судить сам? Или отправит в столицу, потому что не сможет проявить беспристрастность?
— Никто ее судить не будет.
— Что?! Хотя да, понимаю… мать внука…
— Это бы не остановило деда. Зоэль приняла яд, когда за ней пришли люди Лайнета.
Весть об отравлении напоминает о другом неясном моменте:
— У Зоэль при обыске нашли какие-нибудь запрещенные травы?
— Кроме огромных запасов горечавки обнаружили дурманящие разум сборы. Почему ты спрашиваешь?
— В Вышеграде кто-то торгует горечавкой, ею убито почти с десяток человек.
— Если отравлений больше не будет, значит, приторговывала именно Зоэль.
— Аестас, а что с Гарденом?
Лицо парня не выражает никаких эмоций, но откуда-то я знаю, что ему не нравится мой интерес к его кузену.
— Ничего. Зоэль посвятила его только в часть плана: он должен был стать моим другом, правой рукой. Вся затея с поддельными покушениями очень нравилась Эйнару, он признался в этом сам.
Понимаю, что, оправдывая Гардена, я огорчаю Фрайда, но промолчать не могу:
— Как мне кажется…
— …и вдруг она на него как прыгнет! Трибуны в шоке, судьи тоже… — Ветер доносит обрывки эмоционального рассказа Ричарда.
Мы оборачиваемся — гайрус и Мирнан направляются в нашу сторону. Братик, поначалу недовольный таким распределением по парам, теперь не сводит с нового знакомого горящего взора.
— А потом она еще и коленом наступила! Шары Тая всмятку…
Я густо краснею. Ну, Рич, ну, спасибо! Ладно, я еще поквитаюсь за болтливость…
Парни тащат гигантские охапки, и это притом, что брат с детства в курсе, как правильно собирать травы.
— Ой, а вам мама поручила и корней надрать? — притворно удивляюсь я, всплескивая руками.
Мирнан смущается, оборотень пожимает плечами:
— А что? Пусть будет.
— Ну-ну. В следующей порции мази от растяжений, приготовленной на основе слизи крыгунца, мне оставить и самого жука? Пусть будет, да?
— Соннэя, котенок, не будь такой жестокой!
— Рич, мы же договаривались — никаких прозвищ!
